Но не таились ли тут своекорыстие и честолюбие? Неужели Господь проник в мои тайные умыслы и покарал меня?
— Церковь действительно считает самоубийство тяжким грехом, — прошептал я, потупившись. — Но мне не хочется думать, что Господь оставит японца, покончившего с собой… Не хочется так думать.
Комендант не разобрал моего хриплого шепота. Если Танака и совершил тяжкий грех, виновен в этом я. Его привели к гибели мои честолюбивые планы. Танака достоин наказания, но прежде должен быть наказан я.
«Господи, не оставляй его душу. Или накажи меня за грехи мои».
«Огонь пришел Я низвесть на землю и как желал бы, чтобы он уже возгорался!
Крещением должен Я креститься, и как Я томлюсь, пока сие совершится».
«Сын человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих». В мире существуют миссии, которые можно выполнить лишь ценой жизни.
Мы направляемся из Веракруса в Кордову. Небо над нами затянуто тучами, временами сверкает молния. Пустыня поросла агавами и кактусами самой причудливой формы. Мы молча продвигаемся по ней.
Сверкнула молния, и вслед за ней вдали громыхнул гром. Мое сердце тоже пронзила молния. Я обязан отдать жизнь ради служения людям — для этого священник живет на земле. Я вспомнил оборванного человека на берегу бухты Огацу, попросившего меня об отпущении грехов. Я должен служить ему, таким же, как он, японцам. «Сын человеческий пришел, чтобы послужить многим, — говорил я себе, едва передвигая ноги, — и отдать жизнь свою…»
Все, что творит Господь, имеет глубокий смысл. Смерть Танаки тоже не была бессмысленной — хотя бы потому, что объяснила мне это.
— Что с нами будет потом? — прошептал Ниси, сидя на кровати в отведенной нам комнате в городском собрании Кордовы и глядя в окно.
Комната была той же самой, в которой по дороге туда ночевали японцы, но тогда еще был жив Тародзаэмон Танака. Кроме этого, в комнате ничего не изменилось, на стене в слабом свете по-прежнему поблескивал жалкий, худой мужчина с пригвожденными к кресту руками.
— Что значит «потом»?.. — спросил Самурай хриплым голосом.
Он чувствовал, что обессилел не только телом, но и душой. Ему было непереносимо грустно, тяжело думать о том, что будет потом.
— Я имею в виду после того, как мы вернемся в Японию.
— Понятия не имею. Но мне кажется, Его светлость и члены Совета старейшин должны оценить трудности и лишения, которые нам пришлось пережить.
— Хотя мы и возвращаемся ни с чем?
Самурай вспомнил, каким молодым, полным энергии был еще совсем недавно Ниси. Глаза на его сверкавшем белозубой улыбкой лице всегда блестели от любопытства, чему Самурай даже завидовал. Теперь этот блеск исчез, пропало оживление, лицо стало серым, как у больного.
— Если бы я мог, то остался бы в Испании учиться, — слабым голосом проговорил Ниси, повернувшись к свече. — Мир в самом деле необъятен. Но я даже помыслить не мог о таком возвращении.
Его слова неожиданно воскресили в памяти Самурая отплытие из Цукиноуры. Мачты скрипели, волны били о борт, морские птицы с громкими криками носились над самой палубой, корабль вышел в открытое море, и в эту минуту Самурай подумал, что теперь в судьбе его наступила перемена. В то время он еще не знал, что мир столь необъятен. Но сейчас, когда он уже увидел этот мир, не представлявшийся ему раньше столь необъятным, он испытал лишь безмерную усталость. Усталость, разъедавшую его душу.
— Не испугало ли и господина Танаку то, что будет потом?
— Что же его испугало?
— То, что Его светлость и члены Совета старейшин отвернутся от нас.
По своей обычной привычке Самурай заморгал. Ему было горько, даже страшно думать о смерти Танаки. Умерев, Танака сохранил честь в глазах своей семьи. Да и самому Самураю хотелось умереть, стоило представить себе осунувшееся лицо дяди, который, сидя у очага, ожидает его возвращения домой. Он завидовал Танаке, покончившему с собой. Но он не имел права умереть. Ради Ниси, ради слуг, перенесших такие тяготы, он обязан рассказать Совету старейшин всю правду о путешествии. И если необходим человек, который возьмет на себя эту обязанность, это следует сделать ему, считал Самурай.
— От нас не должны отвернуться, — с необычной для него твердостью сказал Самурай. — Бывают случаи, когда, даже отдав все силы, не достигаешь цели. Это и нужно будет сказать Совету старейшин.
Но в тайниках души он и сам не верил тому, что говорил. Хотя углубляться в подобные мысли было страшно. Какой смысл задумываться над будущим? Самураю пришлось пережить горечь смирения.
В распахнутое настежь окно вливалась ночная прохлада. Запах земли напоминал Ято. Даже если и не вернут землю в Курокаве, у Самурая есть Ято, и этого ему достаточно. В отличие от отца и дяди его душа и тело были накрепко привязаны к Ято, а не к Курокаве.
— Не станет ли Совет старейшин порицать нас за то, что мы не привезли ответа от Папы? — мрачно спросил Ниси.
— Ладно, хватит. Все равно ничего не придумаешь. А если так, то и думать нечего.
Самурай, чтобы прекратить разговор, поднялся. И Ниси ему надоел, и хотелось пойти во двор подышать ночным воздухом, напоенным запахом земли.
Во дворе было так прохладно, что дневной жары, казалось, вообще не было. Несколько человек сидели на корточках и о чем-то разговаривали.
Это были Ёдзо и двое слуг. Ёдзо за что-то сердито отчитывал их.
— Не спится?
Слуги смущенно поднялись. Они исподлобья смотрели на хозяина, боясь, что тот слышал их разговор.
— Запах ночи напоминает Ято, верно? — Самурай засмеялся, чтобы успокоить слуг. — По ночам так пахнут земля и деревья в Ято.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97