Приятные слова. А тот желтозубый прошептал мне на ухо, что, если я помогу сделать так, чтобы вся торговля шерстью с Новой Испанией оказалась в его руках, он готов отдавать нашему ордену десятую часть выручки. В общем, я не ошибся в своих расчетах. Мне стало радостно от одной мысли о превращении призамкового города в христианский, еще более процветающий, чем Нагасаки.
Однако не все шло гладко. Как я и ожидал, посланники сообщили, что отправятся со мной в далекую Испанию и лишь один Тюсаку Мацуки останется в Мехико и вместе с купцами вернется в Японию. Я предполагал, что он нашептывает посланникам много дурного обо мне, но удивило его решение на полпути отказаться от выполнения возложенной на него миссии. Хотя его действия будут, несомненно, осуждены Советом старейшин, он тем не менее торопится вернуться на родину — видимо, у него есть для этого какие-то причины. Мне даже кажется, что его отправили не в качестве посланника, а для того, чтобы следить за мной и доносить Совету старейшин. Японцы нередко прибегают к таким коварным методам.
С другой стороны, отсутствие Мацуки сослужит мне хорошую службу. Если останутся честный и прямолинейный Рокуэмон Хасэкура, напыщенный, но не такой резкий, как Мацуки, Тародзаэмон Танака и молодой Кюскэ Ниси, в предстоящем путешествии будет легко подчинить их своей воле. Рассчитывая на это, я всякий раз умиротворяю Танаку, когда тот возмущается поведением Мацуки.
Беспокоит меня не это, а мятеж, поднятый ацтеками как раз в тех местах, где проходит дорога на Веракрус. Вице-король сказал, что дать нам охрану не сможет.
Мятеж произошел по вине самонадеянных испанских колонистов, которых здесь называют энкомьендерос. Давно переселившиеся в Новую Испанию, они получили от короля разрешение владеть пахотными землями и пастбищами наравне с испанской знатью, а они, воспользовавшись этим правом, обрекли индейцев на непосильный труд, лишали несчастных пеонов даже тех крохотных земельных наделов, которые они имели. Наш орден всегда выступал против энкомьендерос, теперешний мятеж как раз и явился результатом их произвола. Раньше это племя было мирным и единственным их оружием были камни, но теперь у них есть даже ружья.
В любой завоеванной стране всегда находятся глупцы, подобные этим колонистам. Здешним не хватило ума дать определенные выгоды индейцам и самим пользоваться ими. Не будет преувеличением сказать, что их провал сродни поражению иезуитов в Японии. Пороки в миссионерской деятельности, порожденные навязыванием собственной воли и пренебрежением интересами и чувствами японцев, здесь, в Новой Испании, приобрели иную форму, вылившись во вражду между энкомьендерос и индейцами.
К несчастью, наш путь должен проходить по тем местам, где вспыхнул мятеж. Но я японским посланникам ничего не сказал об этом и попросил монахов хранить молчание. Боялся, как бы посланники не отступились, — что бы я тогда делал?
Последние дни я вспоминаю Послание к коринфянам и размышляю об опасностях, которым подвергался святой Павел, странствуя со своими проповедями. «Много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море…» — писал апостол. Он прошел через все это, неся Слово Божие язычникам. Меня, как и Павла, не остановят ни бдение, ни голод, ни жажда, ни стужа, ни нагота. Потому что у меня есть Япония. После прибытия в Новую Испанию каждая молитва заставляла меня почувствовать с новой силой, что эти крохотные острова, напоминающие формой единорога, ниспосланы Господом для покорения, они — поле боя, где я должен сражаться.
За два дня до отплытия гостеприимный настоятель пригласил японцев на прощальный обед. Он был похож на пир в Кане Галилейской — купцы, напившись, пели песни. Звучавшие для нашего уха монотонно и заунывно, японские песни показались монахам похожими на индейские. Немного захмелев, японцы впервые за все время разоткровенничались — жаловались, что дышать в Мехико, расположенном на большой высоте, трудно, высмеивали местную еду, отвратительный вкус оливкового масла. Среди посланников самым крепким оказался Танака, он много выпил, но совсем не опьянел; посланники ели, соблюдая японский этикет, чем приводили всех в восторг.
Прощальный обед закончился. Когда все братья, молитвенно сложив ладони, направились из трапезной в часовню, меня остановил Мацуки. Стараясь проникнуть в мысли друг друга, мы стали прощаться.
— Падре, — сказал он мягко, — нам, наверное, не удастся встретиться еще раз.
— Почему же? После завершения миссии я тоже вернусь…
— Нет, в Японию больше не приезжайте.
— Почему же? — Я решительно покачал головой.
— Падре! — Потупившийся Мацуки вдруг поднял голову и просительно посмотрел на меня. — Зачем, падре, вам нужны беспорядки во владениях Его светлости?
— Беспорядки? Ничего не понимаю.
— Мы… Нет, не только мы. Япония до сих пор жила спокойно, а вы, падре, явились, чтобы нарушить наш покой.
— Мы пришли не для того, чтобы нарушать ваш покой. Наоборот, хотим, чтобы вы обрели благодать.
— Благодать? — Лицо Мацуки исказилось, будто он смеялся сквозь слезы. — Ваша благодать нам не под силу. Япония воспринимает ее как нечто непомерно огромное. Слишком сильное лекарство может оказаться ядом. Высшее счастье, о котором вы, падре, говорите, для Японии яд. Приехав в Новую Испанию, я понял это. Новая Испания жила бы спокойно, не прибудь сюда испанские корабли. Благодать, падре, нарушила покой и в этой стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97