— Лагерь полон женщин и детей, там всего сорок-пятьдесят мужчин, — заметил Джонсон.
— Что ж, они сами пошли на это, — пожал плечами Уэсселс.
— У них нет продовольствия. День, два — и они сами выйдут оттуда.
— Приказ полковника — доставить их в форт немедленно.
— Он же не знает…
— О женщинах и детях? Знает. Он приказал взять их. Это самый верный и безопасный способ. Зачем нам губить еще больше солдат, если мы можем обойтись без этого! Снаряды принудят индейцев сдаться.
Джонсон против воли согласился.
Солдаты заняли свои места и широким кольцом охватили лагерь. В самом лагере царила тишина; среди огромных снежных сугробов он казался просто небольшим холмом. Ветер утих, он дул теперь только редкими порывами, и они несли перед собой точно плясавшие маленькие вихри снега.
Движение, происходившее теперь в индейском лагере, было почти неприметно. Время от времени занесенная снегом фигура поднималась и ковыляла с одного места на другое или кто-нибудь выходил из траншеи, делал несколько шагов и возвращался обратно.
Уэсселс занял свое место среди артиллеристов и наблюдал в бинокль за передвижением войск. Джонсон оставался с кавалерией. Подождав, пока все солдаты займут свои позиции, Уэсселс взмахнул рукой. Одна из гаубиц извергла огонь и дым и откатилась по снегу. Снаряд с визгом разорвался за лагерем, взметнув землю, смешанную со снегом.
Лейтенант, командовавший батареей, выкрикнул поправку. Прорычала вторая гаубица, пославшая на этот раз свой снаряд прямо в центр лагеря. Наконец лагерь пришел в движение. Люди растерянно перебегали с места на место, и даже на расстоянии чувствовались их обида, боль, изумление.
— Огонь! — скомандовал Уэсселс.
Гаубица рявкнула опять. Теперь взметнулись не только земля и снег, но человеческие плоть и кровь, страстные человеческие надежды, ставшие ничем.
— Полагаю, что этого хватит, — сказал Уэсселс.
Старый-старый вождь, подняв руки, вышел первым. Взорвавшиеся снаряды заставили его смириться. Кольцо солдат сомкнулось, но не слишком плотно. Джонсон и следопыт-сиу вышли навстречу старому вождю.
Затем появились еще два индейца — высокие, иссохшие, полумертвые от холода и голода. Трудно было сказать, какими они были когда-то. Они помогли старику пробраться через снежные сугробы и стали рядом с ним, когда он встретился с Джонсоном. И, несмотря на понесенное ими полное поражение, Джонсон так остро ощутил их стойкость, что мягко, почти смиренно сказал:
— Даже храбрые должны сдаваться, если ничего другого не остается.
Сиу перевел, и старый вождь кивнул головой. Слезы струились по его обожженным морозом худым щекам.
— Он говорит — от снарядов погибли женщины и дети.
Капитан Джонсон не знал, что ответить.
— Мне очень жаль, — пробормотал он.
— Они теперь пойдут с вами. Не пойдут на родину.
— Спроси, как его зовут, — шепнул Джонсон.
— Тупой Нож. Другой — Старый Ворон, третий — Дикий Кабан. Это великие вожди.
— Да, великие вожди, — кивнул Джонсон. — Спроси у него, где Маленький Волк и остальная часть племени.
— Они ушли на родину. Племя разделилось на две части. Они думали, что кому-нибудь удастся уйти от солдат. Одна часть пошла по этой дороге, другая по той. Тупой Нож пошел в пески, Маленький Волк взял молодых воинов, пошел на север, на север. — И сиу указал на снежный север. — Быть может, он перейдет границу.
— Канады?
— Может быть, Канады. Может быть, Паудер-Ривер.
— Скажи ему, пусть принесут все свои ружья, все до одного, и тогда мы накормим его людей.
Уэсселс, сосчитав ружья, сказал:
— Здесь их всего тридцать, и нет револьверов.
— Может быть, это все, что у них есть? — отозвался Джонсон.
— Мне это не нравится. У них должны быть револьверы.
— Индейцы револьверов не любят.
— И все-таки они должны быть, хотя бы несколько штук. Нам придется обыскать женщин.
— Женщин? — сдерживаясь, переспросил Джонсон.
— Так ведь это индианки.
Джонсон повернулся к нему спиной и ушел. Пожав плечами, Уэсселс стал разглядывать ружья. Будь он здесь один, командиром отряда, он обыскал бы женщин, но поскольку есть Джонсон…
Отказавшись от этой мысли, он отдал приказ перенумеровать ружья и упаковать их.
Затем он отправился туда, где шайенов кормили под строгим надзором вооруженных часовых. Его мало трогала эта толпа несчастных, полумертвых от голода, полузамерзших темнокожих людей. Даже их страдания не действовали на него. Они были совершенно чужды ему. Если он и обратил внимание на изможденные лица детей с огромными глазами, то лишь для того, чтобы констатировать: индейские дети таковы, и только. Он видел лишь самый факт — и ничего больше.
Когда они кончили есть, он отдал приказ погрузить их в фургоны, и весь караван по снегам двинулся к форту Робинсон.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ноябрь 1878 — январь 1879 года
СВОБОДА
Для Карла Шурца это значило просто росчерк пера и вывод: шайены победили или шайены побеждены. А затем — его подпись от имени правительства. Приказ, предписание, закон — к этому и сводилась деятельность правительства. И сейчас же некие силы начинали передвигать маленьких людей по огромной шахматной доске, точно это были пешки. Правительство считалось конституционным и демократическим, ибо его избирал народ, и ни один митинг, ни одно заседание, сессия или съезд не могли обойтись без того, чтобы на них слово «народ» не склонялось на все лады.
Народ выбирал президента и конгресс, президент назначал министров; но никто даже не подозревал о том, какая продажность и какие закулисные махинации сопровождают выборы. Никто ничего не знал о народе, где-то, очевидно, существовавшем:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78