- Дай уж отцу сказать, что же ты это, - вставила мать. Но Митрофан поднялся из-за стола, срыву отставя стул:
- Буду я всякие глупости слушать, очень мне нужно!
- Ка-ак это ты слушать не будешь? - поднялся и отец. - Должен ты слушать, что отец тебе скажет, и будешь ты слушать!
- Очень нужно!.. "Скажет"!.. Замочки чтоб я чинил за двугривенный... Керосинки!
- Да ты ж, собачья ты душа... - двинулся на Митрофана отец.
- На-чи-нается! - брезгливо отошел Митрофан от стола и вышел в дверь.
Однако отец кинулся за ним, и Женя слышала только, как крикнул и Митрофан:
- Что? Драться лезешь? Ты драться?
Тут мать схватила ее в охапку и внесла в спальню и прикрыла там, а сама бросилась разнимать мужа, сцепившегося с сыном.
Должно быть, было что-то еще, что заставило отца так обойтись с Митрофаном, но Женя не знала этого. Когда она выглянула из окна, Митрофан уходил со двора в калитку. Он уходил поспешно, красный, без фуражки, приглаживая на ходу волосы. За ним порывался бежать отец, на котором новая полосатая рубашка была разорвана от ворота до пояса и вбок - треугольником, - но в отца вцепилась сзади мать и не пускала. Это показалось Жене настолько страшным, что она вдруг заплакала навзрыд, и этот плач ее остановил отца. Он постоял на месте, глядя то на нее в окно, то на калитку мутными, красножилыми глазами, потом махнул рукой и повернулся, говоря с чувством:
- Пусть уходит!.. И пусть не приходит, пусть!.. Я его в свой дом... не пущу больше... Это мой дом!.. Это я своим трудом вот все, как есть!.. А оказалось - это не дом, а гнездо воронье!.. Отцу родному смел рубаху разодрать! а?.. Хорош?.. Кра-со-та!.. Так же и Дашка! Почему я с тобой не дрался никогда в жизни, а она должна со своим мужем, хотя он же в очках ходит, - человек приличный, непьющий!.. И даже некурящий совсем. А разве ж малое это дело - непьющий, некурящий?.. Она же с ним дерется, с таким приличным человеком, дура!.. Ма-ать!.. Эх, и будешь же ты плакать горькими слезами с такими детями, когда я только помру!
День был жаркий, в саду же настоящая широкая тень была только от вяза. Там и улегся наконец спать отец, подстелив сена.
Мать ушла в дом убирать со стола после такого неудавшегося обеда, а Женя выбежала из своего заключения на улицу посмотреть, куда мог уйти Митрофан и не стоит ли он где поблизости с какими-нибудь знакомыми парнями.
Но когда она пригляделась к улице, она увидела не Митрофана, а Дашу в голубой блузке: она подходила к их дому с какою-то великаншей.
Женя всегда считала сестру очень высокой, но та, с кем она шла, чернобровая загорелая дама, широкоплечая и под белым зонтиком, - была чуть не на голову выше Даши... У нее была далеко вперед выдававшаяся грудь; голые выше локтей руки, толстые, длинные, казались Жене непомерной силы. Женя загляделась на нее, открыв изумленно рот, а Даша сказала с подхода весело:
- Вот Александра Васильевна за вороненком пришла!
- За во-ро-нен-ком!
И Жене вдруг стало понятно: и почему вообще не видела она воронят, умеющих говорить, и почему если где-нибудь они есть, то их, конечно, очень мало?.. Почему? Ясно почему: разве много найдешь на свете женщин таких, как эта Серпка? Конечно, такая кого угодно выучит говорить, даже и вороненка, но разве есть еще где-нибудь подобные!
И вот сразу забыла Женя и о Митрофане и об отце. Она представила, как полезет сейчас Даша на вяз и вынет всех четырех воронят. Какого же из них выберет эта огромнейшая провизорша? И как именно она будет выбирать его? Во всяком случае, их, этих таинственных воронят своих, она сейчас увидит всех четырех!.. От внезапной радости она, робко поглядев на сдвинутые черные брови провизорши, хлопнула в ладоши и вбежала во двор впереди Даши.
Чердачная лестница была не тяжела для Даши, и она, сразу перевернув ее, взяла эту лестницу наперевес одной рукою и пошла в сад.
Она кричала звонко, по-хозяйски:
- Вот на этом дереве гнездо, Александра Васильевна! Видите? Вот!
И Женя увидела, как она остановилась вдруг и опустила лестницу наземь: с сена под вязом недоуменно поднялся разбуженный ее криком отец.
Сено набилось ему в волосы, глаза совсем мутные, губы отвисли, измятое лицо - кроваво-красное, рубаха изорвана... он был даже, пожалуй, страшен. Но, увидя незнакомую и такую величественную, как провизорша, женщину, под белым зонтиком, отец прижал локтем рваную рубашку и спросил хрипло:
- Это... по какому вы делу... ко мне?
- Мы даже совсем и не к тебе, папаша, - в замешательстве сказала Даша. - Ты себе можешь спать, а это мы за вороненком.
- Могу спать себе, значит? - хрипнул отец. - Та-ак!.. Разрешается мне, значит... перед дамой!..
И вдруг с ненавистью взглянув в глаза провизорши, для чего должен был поднять голову, спросил совсем будто и не пьяно, очень отчетливо:
- Это вам зачем же вороненок, мадам? Кушать будете?
- Александра Васильевна хочет выучить одного говорить, папаш! - бойко ответила за провизоршу Даша.
- Го-во-рить? - очень удивился отец и брови поднял. - А что же она сама по-нашему как будто не может? Или не из русских?
- Гово-рить по-вашему я вполне умею, конечно, - с достоинством и глухим басовитым голосом ответила ему провизорша, - но так как я, к сожалению, пришла совсем не вовремя, кажется, то я извиняюсь и сейчас же уйду!
И она повернулась уже величественно, но отец закричал вдруг:
- Зачем же, мадам? Да я с нашим удовольствием!.. Воронят разве нам жалко? Мы их не заводили, и на кой они нам черт? С нашим удовольствием!
И, подтянув брюки, он взял рывком лестницу из рук Даши и тут же приставил к вязу, бормоча при этом:
- Вот! Минутное дело!.. Стоит крепко, и сейчас я вам их достану, мадам, как на мне все равно рубаха порватая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10