Первыми покрылись цветом яблони, затем груши, лужайки сделались желтыми от множества лютиков — это такие маленькие цветочки. Леса наполнились птичьим гамом, особенно часто мы слышали состоящую из двух нот песню кукушки, подкладывающей свои яйца в чужие гнезда. Люди подавали нам милостыню мягким кисловатым сыром и сливками, молодыми побегами съедобной зелени и салата, удавалось отведать и птичьих яиц — я предпочитаю утиные.
Питер, как правило, произносил не столь дерзкую и в то же время философскую проповедь, как на Пасху, а говорил о благе бедности, умении делиться друг с другом и общей собственности. Он бранил священников и нормандцев, грабящих простой народ, он осуждал суеверия, жадность, роскошь, праздность, войны и так далее, и при этом он цитировал на память Библию по-английски в переводе Джона Уиклифа. Прежде чем произнести речь, брат Питер внимательно оглядывал слушателей и примерял к ним свое выступление: если там присутствовал констебль или староста, Питер не забывал восхвалить короля и гражданский закон, если попадался бедный священник, Питер превозносил бедность, но если нам встречался богатый настоятель, каноник, аббат, Питер быстро заканчивал проповедь и мы спешили убраться подобру-поздорову.
Еще интересней, чем проповеди, были длинные беседы, которые мы вели между собой, пробираясь от деревни к деревне.
— Давай сразу согласимся на том, что бога нет, — предложил он в самом начале пути. Мы были совершенно одни, шли через дубовую рощу, толстые ветви деревьев только-только начали покрываться свежей, чуть желтоватой зеленью, о которой Питер сказал, что это еще не листья, а цветы, — и все же, прежде чем произнести эти слова, Питер оглянулся через плечо, всмотрелся в заросли чертополоха, убеждаясь, что там никого нет. — Это бессодержательное понятие. Нам он не нужен.
— Или она.
— Да, и она тоже, — он расхохотался. — Ты зануда, Али, но ты, как всегда, прав. Почему бы нам не считать бога женщиной? Раз уж мы решили, что ее нет, пусть себе будет — или не будет — женщиной!
— Итак, она нам не нужна.
— Оставим только перводвигатель. Что-то должно было привести весь этот мир в движение, но, как только начало положено, причина порождает следствие и дело идет само собой, а она может переместиться в другие вселенные и заняться ими. Если мы примем эту предпосылку, разве не интересно будет порассуждать о том, каким образом причины и следствия смогли породить всю иерархию бытия и то множество совершенно не схожих между собой существ, предметов и явлений, которое мы наблюдаем сейчас? Можно даже предположить, какие из нынешних видов являются прародителями всех остальных.
— Порассуждать всегда приятно и интересно, — откликнулся я, но тоже поглядел через плечо. — Правда, так можно договориться и до дыбы и до плахи. Ладно. Начинай.
— Я надеялся, что первым начнешь ты.
— Почему?
— Ты свел все человеческое знание к двум постулатам основателя вашей секты: истины нет, все разрешено. Ты гораздо больше, нежели я, преуспел в деле освобождения от груза знаний, которым обременила нас цивилизация, и ничто не сковывает твои движения. Я имею в виду — движение мысли, — прибавил он, глянув на мою иссохшую руку и скрюченное тело.
— Хорошо, — кивнул я, — идет.
Но мы еще несколько минут шли в молчании, разгребая ногами высокую траву, в глубине которой слоями лежали прошлогодние желуди и береста. Потом Питер на минутку отлучился в кусты чертополоха по естественной надобности, и его отсутствие словно надоумило меня.
— Жизнь, — так начал я, и тут же поправился, — животная жизнь должна начинаться с простейших, самых основных форм, из которых могут развиться все остальные.
— А что это?
— Нечто вроде мешка. Нет, вроде трубки. Трубка всасывает в себя пищу с одного конца, усваивает, что может, а все лишнее выбрасывает с другого конца. Если задуматься, все организмы, в том числе и люди, устроены именно так. Трубка постепенно обрастает всякими органами, которые должны ее усовершенствовать. Полагаю, первые животные представляли собой именно трубку, и ничто иное.
— Почему же они стали меняться? Сделались столь различными, несхожими? Появились многие роды и виды животных. Кстати, — добавил он, — с точки зрения причины и следствия, действия и реакции, откуда вообще берется что-то новое? Как нам объяснить происхождение видов?
Я ненадолго призадумался.
— Вот что, — сказал я, — мне довелось много путешествовать, я видел диких псов и грызунов, обитающих в пустыне, в Московии мне показывали дикого слона, вмерзшего в лед, и у него была густая длинная шерсть, а в Виджаянагаре слоны почти безволосые. Я видел обезьян, живущих на деревьях, и обезьян на горе Джебел Тарик они живут в пещерах и бегают по земле, они двигаются по-другому и используют ноги иначе, чем их собратья, лазающие по деревьям. И так далее. В разных местах природа и климат отличаются, есть горы и равнины, долины и скалы, жаркие места и холодные, влажные и засушливые, есть каменистые пустыни и роскошные леса. Повсюду животные как-то приспосабливаются к особенностям местности, и эти различия помогают им выжить в той или иной среде.
— Я вижу, к чему ты клонишь, — Питер едва сдерживал возбуждение. — Первые простые трубки начали меняться оттого, что изменилось окружение, изменилась пища, которую они поглощали и извергали. Хорошо, но с чего начались эти изменения? Как они произошли? Почему эти существа попросту не вымерли?
Мы замедлили шаг и погрузились в раздумье. Неужели нам придется все же признать существование этого древнего бородатого колдуна, семь дней поработавшего горшечником и вдохнувшего жизнь в свои глиняные фигурки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132