Клод замер, пристально глядя в одну точку, потом торопливо, словно опасаясь, как бы его идея не ускользнула, перевернул молоток другой стороной и снова ударил со всего размаха возле насечки, оставленной зубилом Перкена. Отскочил кусок в несколько сантиметров длиной; Клод тотчас бросил молоток и стал тереть глаза… К счастью, в них попала лишь керамическая пыль. Как только взгляд его прояснился, он достал из кармана тёмные очки и надел их, чтобы защитить глаза, затем снова принялся стучать. Раздвоенный выгнутый конец молотка оказался вполне подходящим инструментом: он долбил керамику без всякого зубила и гораздо успешнее. После каждого удара отскакивала широкая чешуйка; через каких-нибудь несколько часов…
Надо было сказать туземцам, чтобы они срезали тростник, забивший все проходы; Перкен снова взялся за молоток. Расчищая дорогу, Клод несколько удалился вместе с возчиками, и теперь до него доносились чёткие, быстрые, неровные удары, напоминавшие работу телеграфного манипулятора и перекрывавшие шум скошенного тростника, такого по-человечески беззащитного и тщётного в безграничном безмолвии джунглей, в гнетущей жаре… Когда он вернулся, керамические чешуйки усыпали всю землю вокруг кучки пыли, цвет которой его удивил: пыль была белая, а керамика — фиолетовая. Перкен повернулся, и Клод увидел выемку, такую же точно светлую, как пыль, и довольно широкую, ибо невозможно было долбить, попадая в одно и то же место…
Он в свою очередь принялся стучать. А Перкен продолжал заниматься расчисткой дороги: везти плиты будет нелегко, поэтому самое простое — перевернуть их с одной стороны на другую, убрав предварительно все камешки. Метр за метром дорога удлинялась, теперь уже тени на неё ложились вертикально; стук молотка одиноко звучал в этом море света, отливавшем желтизной, средь этих всё укорачивающихся теней и этой жары, всё более жгучей. Она не давила на плечи, а действовала подобно яду, расслабляя мало-помалу мускулы, высасывая силы вместе с потом, который струился по лицам и, смешиваясь с керамической пылью, образовывал под тёмными очками, как под пустыми глазницами, бороздки. Клод стучал почти бессознательно — так шагает человек, заблудившийся в пустыне. Его мысли расползались, подобно рухнувшему храму, отзываясь лишь на то исступление, с которым он начинал считать удары: ещё один, ещё один и так без конца… Распад леса, храма, всего на свете… Эти непрерывные удары молотка наводили на мысль о тюремной стене и неустанной работе напильника.
И вдруг — пустота: всё вокруг сразу ожило, вернулось на свои места, казалось, будто то, что окружало Клода, рухнуло на него; ошеломлённый, он застыл, не двигаясь. Не слыша больше ничего, Перкен сделал несколько шагов назад: обе лапки раздвоенного конца молотка сломались.
Подбежав, он взял из рук Клода молоток, хотел было как-то приспособить или подпилить место излома, понял всю абсурдность своего намерения и в ярости со всего размаха ударил по камню, как совсем недавно сделал то же самое Клод. Потом сел, пытаясь заставить себя поразмыслить. Они купили про запас несколько ручек, но железный наконечник — только один…
Предстояло найти выход, и для начала Клод попытался избавиться от охватившего его ощущения катастрофы, а уж потом стал размышлять, чтобы додумать до конца ту мысль, которую прогнала внезапно осенившая его догадка об использовании раздвоенного конца молотка. Не осенит ли его теперь новая идея, точно так же, как тогда? Однако усталость, переутомление и отвращение доведённого до крайнего изнеможения человека сделали своё дело. Ему хотелось только лечь… После стольких потраченных впустую усилий лес вновь обретал своё могущество, превращаясь в тюрьму. Он чувствовал свою зависимость от него и готов был отречься от всяких стремлений и даже от собственной плоти. Ему чудилось, будто с каждым ударом пульса из него вытекает кровь… Он вообразил, что лежит с прижатыми к груди руками, как в лихорадке, скрюченный, без сознания, с чувством облегчения отдаваясь на волю джунглей и жары; и тут вдруг от ужаса в нём снова проснулась жажда во что бы то ни стало защитить себя. Из треугольной выемки тихонько струилась керамическая пыль, блестящая и белая, словно соль, её скольжение наводило на мысль о песочных часах, приковывая взгляд к громаде камня, — камня, который вновь обретал жизнь, нерушимую, как жизнь горы. Он испытывал самую настоящую ненависть к нему, словно к одушевлённому существу; и хорошо, что камень закрывает проход, делая его пленником, что он взял вдруг на себя заботу о его жизни, которой вот уже несколько месяцев двигало одно-единственное желание.
Он попробовал призвать на помощь свой разум, заблудившийся в этом лесу… Речь была уже не о том, чтобы жить разумно, а чтобы просто выжить. Инстинкт, вырвавшийся на волю среди застывших в оцепенении джунглей, заставлял Клода, сжав зубы, бросаться на этот камень плечом вперёд.
Поглядывая искоса на выемку, словно на притаившегося зверя, он взял кувалду и ударил ею по плите, изогнувшись при этом всем телом. Снова посыпалась керамическая пыль. Он глядел на неё, зачарованный поблескивающей струйкой, и в душе его поднималась ненависть; не отрывая глаз от этой струйки, он стал бить со всего размаха, корпус и руки его будто срослись с кувалдой, а сам он раскачивался на ногах, словно тяжёлый маятник. Все его чувства сосредоточились в руках и пояснице; сама жизнь, надежда, вдохновлявшая его весь последний год, ощущение поражения — всё это, слившись воедино, переплавилось в ярость, он жил только этим безудержным ударом, сотрясавшим его целиком и, подобно некоей вспышке просветления, избавлявшим от власти джунглей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51