Очень распространены были аборты, которые производились часто разными бабками в ужасающих условиях, тайком, поскольку это преследовалось законом. Нередко такие аборты заканчивались смертью матери или навсегда подрывали ее здоровье. Нельзя не заметить, что Петербург по внебрачному зачатию стоял на первом месте в России. (Это по официальным данным, а сколько подобных случаев не попало в статистику!)
Неудивительно поэтому, что в Петербурге было много сиротских домов, учрежденных еще Екатериной II. Обычно они находились при сиротских институтах, например при Николаевском сиротском институте. Был дом призрения для детей нижних почтовых служащих и пр. Часто можно было видеть, как по Фонтанке вели бледненьких девочек, шедших чинно за руки парами, в белошвейную мастерскую, — их готовили в белошвейки или кружевницы. Их облик резко отличался от благополучных детей прежде всего тем, что они были коротко стрижены, что не было принято модой. Все одинаково одеты в серые платьица на вырост и с какими-то необычными чепчиками на головах. В окно первого этажа мастерской можно было видеть их склоненные над коклюшками головы, что тогда было модно, — в мещанских домах повсюду на комодах и столиках лежали салфеточки, связанные на коклюшках. Мальчиков мы не встречали, но, наверно, и их обучали какому-нибудь мастерству.
В Петербурге, конечно, гораздо меньше, чем в провинции, но все же немало было всякого рода приживалок, прихлебателей и прочих тунеядцев в богатых семьях, как купеческих, так и дворянских. Вырабатывался особый тип приживалки — лицемерной, страшной сплетницы, угодливой до приторности, с ласковым голоском и злыми, завистливыми глазами.
Обычно это были бедные, дальние родственники, примазавшиеся знакомые, а также «цветы запоздалые» — кое-кто из разорившихся дворянских семей, а то попросту случайно встретившиеся люди, сумевшие втереться в зажиточную семью. Они не научились за свою жизнь делать что-нибудь полезное. Всех их объединяло одно — лень, нежелание по-настоящему работать. Большинство таких людей были все же женщины в возрасте. Спали они обычно на диване или сундуке в коридоре, носили то, что хозяева подарят, вышедшие из моды, надоевшие хозяйке вещи. Ели вместе с хозяевами или даже на кухне, в зависимости от своего происхождения и былого положения в обществе. От всякой работы они под благовидными предлогами уклонялись: то она больна, то сегодня грех работать, она говеет, то праздник, то она торопится на кладбище помянуть мифическую родственницу. Страшными врагами таких приживалок была домашняя работящая прислуга, которая презирала их за тунеядство, доносы и сплетни, старалась чем-нибудь им досадить: налить спитого чая, дать черствого пирога. Если приживалка была более высокого положения и пользовалась до некоторой степени уважением хозяев, то месть была уже другого порядка, например — спрятать необходимую вещь, «забыть» вычистить ей обувь, прищемить ногу любимой собачонке и пр. Все это было очень мелко, но повторялось часто, а потому было больнее крупной неприятности.
Некоторые из них старались быть необходимыми и полезными в доме, учили в купеческой семье хозяев и их детей «хорошему тону» и другим премудростям высшего света. Они знали немного французский язык, бренчали на рояле, но научить языку или музыке не могли, поскольку знания их были поверхностными. Одевались такие особы с претензией, не в соответствии с обстановкой, надевали такие вещи, которые были приняты только в высшем обществе, но давно вышли из моды, остались у них от былых времен, какую-нибудь заношенную накидку с облезлым горностаем.
Но были и такие, которые довольно гармонично вписывались в жизненный уклад семьи, особенно дворянской, где было больше, чем в купеческой, терпимости и снисхождения. Им удавалось не утратить чувства собственного достоинства, удавалось найти контакт, с одной стороны, с прислугой, с другой стороны — с хозяевами. Обычно это с детства попавшие в чужую семью или принятые сиротами из милосердия. Мы знали одну убогую (она хромала), не очень умную, но удивительно тактичную особу, которая знала, когда при гостях ей можно остаться разливать чай в столовой, а когда лучше уступить свое место у самовара и незаметно уйти. Незаменима по своей доброте она была, если кто-нибудь заболевал: никто не умел так удобно поправить подушку больному, подать лекарство. Словом, стала наконец почти необходимым человеком в доме. Затерялась шаль — «надо спросить Ольгу Ивановну», что положить для запаха в кулич — «знает Ольга Ивановна». «Ольга Ивановна, почитайте», — просят дети и потом с интересом наблюдают, как она читает и одновременно со страшной быстротой, не глядя, вяжет на спицах очередной носок, конечно, кому-нибудь в подарок. Такие особы были очень преданы своим благодетелям, и к ним относились с глубокой благодарностью и с уважением, как к своему человеку.
Были и мужчины, выбившиеся из трудовой жизни и находящиеся на положении прихлебателей. Они не жили у «благодетелей», а почти ежедневно приходили к ним пообедать, поужинать под разными предлогами — сообщить новость, передать хозяйке ноты модного вальса или романса, поднести хозяйке первые фиалки. Они были хорошо воспитаны, любезны, поношенное платье сидело на них элегантно — ведь в большинстве случаев это были промотавшиеся дворяне с пошатнувшимся здоровьем, которые тоже не умели или не хотели ничего делать.
Мы знали такого человека, пожилого, болезненного, с тонким, породистым лицом, который знал много языков, но ни одного хорошо, и который очень красиво, с небрежным изяществом умел курить чужие сигары и безошибочно узнавать их марку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85