Стараемся поддержать их как можем. Поверите ли, некоторые опускаются до предела. Спиваются, гибнут. Всем не поможешь. И, хочу вас предупредить, не ждите благодарностей…
– Я не жду, – едва успела сказать Катя, но княгиня перебила:
– И правильно. Я все делаю потому, что так велит бог и моя совесть. Муж называет меня неисправимой альтруисткой. Я соглашаюсь, ну что поделаешь?.. В японскую войну я подарила фронту целый санитарный поезд. Ждала благодарностей? Отнюдь!
Катя вспомнила белоснежные вагоны. И верно: говорили, что поезд от княгини Ольги.
– Значит, это был ваш состав, – задумчиво проговорила Катя.
– Вы видели его? Это было чудо! Но как вы могли? Вы, наверное, были тогда совсем ребенком. Подумать только, уже пятнадцать лет прошло. Вы видели Ники? Моего сына? Он встретил вас внизу. Я назвала его в честь императора всея Руси. И сейчас особенно горжусь этим. Ну… вы, должно быть, сразу заметили его сходство с Николаем. Фамильное. Да-да… Так где вы видели мой поезд?
– Я проехала в нем от Петербурга до Харбина… Сестрой милосердия.
Княгиня легко вскочила с кресла.
– Не может быть! Ах, может, может… Значит, вы, как я, жаждете принести пользу России! Прекрасно, прекрасно… Нам нужны именно такие люди… К сожалению, Катенька, мне надо уходить, но мы увидимся завтра, и я введу вас в курс дела. А лучше всего – приходите ко мне домой. Вот адрес. Здесь недалеко. – Она протянула визитную карточку.
«Какая самоотверженная женщина», – подумала Катя, прощаясь. И уже подошла к дверям, когда раздался нетерпеливый стук.
Не дожидаясь разрешения, в комнату вошел светловолосый мужчина лет тридцати. Мелькнула непонятно откуда взявшаяся мысль, что ему пошло бы имя Вениамин.
– О, Вениамин! – воскликнула княгиня, и Катя, удивленная совпадением, остановилась. – Наконец-то вы выглядите вполне пристойно, – продолжала княгиня. – В таком виде вас даже можно представлять дамам. Катенька, это наш художник, Вениамин Осипович. Из диссидентов? Или из декадентов? Всегда путаю… Ну, в общем, из нигилистов.
– Ни то, ни другое, ни третье, – вежливо улыбнулся художник. – Я просто сам по себе.
– Ну будет вам… Судя по благолепному виду, вы с просьбой?
– Скорее с информацией. Я сейчас достаточно свободен, чтобы предложить свои услуги в качестве портретиста. Кому-нибудь…
– Ваша информация, изложенная четче, выглядит так: «Я на мели. Ищу работу». Ну что ж… Посмотрим, подумаем… А теперь до свидания.
Катя вышла на улицу вместе с художником, вдохнула сладковатый запах цветущих деревьев, постояла, раздумывая, куда идти. И Вениамин не торопился:
– Что-то я не видел вас здесь раньше…
– Да. Я приехала недавно. Извините, но мне, напротив, кажется, что я встречала вас раньше.
Он поглядел на нее пристальнее:
– Возможно… Москва? Пятнадцатый? В шестнадцатом я уже был в Париже…
– Нет, раньше… до шестого…
– Тогда только Киев.
– Вы киевлянин? Ну, конечно… А где вы жили?
И они, перебивая друг друга, стали вспоминать милые сердцу места. Расчувствовались до слез.
– А я еще сомневался, идти ли сегодня в сие заведение… Теперь доволен, даже если и заказов не получу. Приглашаю вас в гости, Екатерина.
– Нет, нет, что вы! – Катя замкнулась. Какой бы ни был земляк, а, в общем, человек незнакомый. – Меня Намарона, должно быть, заждалась.
– Странное имя. Индианка?
– Нет. Из Сиама.
– Вы там бывали, Екатерина?
– Я? – Она на миг смешалась. Неопределенно пожала плечами и поторопилась заговорить о другом: – Меня никто не называет Екатериной…
– Кроме меня. Дело принципа. Это я в противовес их обществу, – Вениамин махнул рукой назад, – с Кокочками, Таточками и Мимишками. Вас еще не окрестили Ришечкой или Теречкой? Собачьи клички. До самой смерти – лялечки. Вы думаете, отчего мой цивилизованный облик удивил сиятельную княгиню?
– Ну и отчего?
– Оттого, что мое появление обычно шокирует…
Вениамин скинул туфли, сюртук, расстегнул рубашку и двинулся вперед в одних носках.
– Не надо… Еще прохладно – простынете.
– Согласен. – Он, вздохнув, облачился снова. – Тем более что зрителей мало.
– Я понимаю. Вы назло?
– Ага… И чтобы отличаться от них. Кричат о помощи России. Но какая же это, к чертям, помощь?
– Вы сочувствуете большевикам?
– Я никому не сочувствую. – Голос Вениамина сорвался на крик: – Никому! Я сам по себе. Знаете сказочку: я от бабушки ушел, я от дедушки ушел?.. Так и я. Еще бы от себя уйти…
– Может, вам лучше вернуться в Россию?
– Может. Но что там делать сейчас художнику? Вернуться? Мне-то дорога открыта. Я не сбежал после революции. Как некоторые. Я уехал в Париж учиться. Еще до того… Но увлекся восточной живописью и только поэтому очутился здесь. Нет, не вернуться… Голод, холод… Зачем там лишний рот? А я ничего больше делать не могу и не хочу. Вот ведь как закручено, Екатерина: без живописи я не человек, не личность, а рисовать на пустой желудок не способен. О черт! Наверное, не так гениален, как Ван Гог. Или недостаточно безумен. Понятно?
– Конечно.
– Ничего вам пока не понятно! И все-таки заметьте одну тонкость. Они говорят: «Мы – эмигранты». Но загляните в любой словарь. Эмигранты – это люди, временно пребывающие в чужой стране, а люди, навсегда оставившие родину, называются иммигрантами. Я и говорю: «Я – иммигрант». Что есть, то есть. А они собираются вернуться. В прошлое. Чушь! Реку вспять не поворотить. Надо принимать все как есть и искать свое новое место в жизни. Утрясаться, устраиваться. Может быть, даже растолкав соседей локтями. «Диссидент», «декадент»… – передразнил он княгиню.
– Мы пришли.
– Куда?
– Я здесь живу. В этом маленьком симпатичном пансионате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112