– Каменный двор, кельи, в них дервиши живут, секта такая, там арена, турчанки любят смотреть, дервиши вертятся, вертятся так, что глаза болят, себя мучают…
– И все?
– И все… – обескураженный равнодушием, проговорил проводник. – Интересно же.
– Не знаю! Не пойдем, ладно, Лек? Я не люблю и боюсь фанатиков. У меня двоюродная бабушка католичка. В Вильнюсе живет. Она меня брала с собой в костел святой Терезии. Сначала мне там понравилось. С темной высокой лестницы попадаешь в ослепительно нарядную комнату. Православные храмы темно-золотые, одеяния священников, лики, ризы – все такое же. А там все светлое и больше серебра, чем золота. Вокруг иконы богоматери белый шелк и кружева, и стены словно кружевные – все усеяны маленькими и побольше серебряными, золотыми сердечками. Каждой прикрепляет к ним свое, чтобы исполнилось желание или просьба. Красиво… Девочки поют ангельскими голосами… А потом оглянулась и увидела исступление на лицах. Вышла на лестницу – по ней снизу на коленях, на каждой ступеньке ударяясь лбом о холодные камни, шепча слова просьб и молитв, почти в истерике, ползли женщины. Мне стало страшно, и, как бабушка ни уговаривала, я туда больше не соглашалась ходить. – Кат сжала пальцами виски.
– Ну что ты, милая, аллах с ними, с дервишами. Хасану же спокойнее – меньше работы. Да, Хасан?
Тот радостно закивал головой:
– Я пойду, а завтра приду вас проводить!…
Поздним вечером экипаж ехал через Галату к рейду по засыпающему городу. Свет выхватывал разбегающихся собак, бродяг, свалившихся там, где застала их тьма. Изредка попадались еще освещенные лавочки.
У Босфора воздух посветлел. Взошли по сходням парохода. Прозвучал гулкий, колокольный бой часов, ему ответили другие. С палубы Катя и Лек смотрели на громадный Константинополь, темную Галату и ярко иллюминированную Перу. Удаленность сближала отдельные точки лампочек, окон, и они сливались в светящиеся гирлянды, развешенные на семи холмах. Отбывающие прощались с Турцией:
– Аллаху исмарладык!
– Гюле, гюле, гюле…
«Ладога» плыла по зеленовато-серому Мраморному морю, спокойному и теплому, по извилистым Дарданеллам с гористыми берегами, охраняемыми таинственными развалинами старинных замков, мимо греческих островов, названия которых вызывали в памяти страницы «Истории древнего мира», по ослепительно синему Средиземному морю.
Катя задремала после обеда. Проснулась – Лека нет и нет. Она поскучала немножко и пошла его разыскивать. Проходя мимо приоткрытой двери капитанской каюты, Катя услышала родной голос.
– Здравствуйте, капитан! Лек, я тебя совсем потеряла.
– Катюша, заходи!.. Екатерина Ивановна, моя жена, – представил он ее. – Андрей Львович… Катрин, оказывается, мы с капитаном знакомы вечность. Он был старпомом, когда его корабль вез меня в Россию. Мы в шторм попали. А что я был? Совсем мальчишка, напичканный сказками и суевериями. Корабль качало так, что мачты доставали до воды. Пенистые гребни волн казались мне гримасничающими демонами моря. Это было ужасно. Наверное, самые страшные часы в моей жизни. И ты представляешь, Катрин, Андрей Львович меня узнал. А я его нет. Для меня все русские были на одно лицо. Я их только по росту да по цвету различал.
– Ваше высочество, у меня прекрасная зрительная память.
Катя первый раз была в каюте капитана. Она выглядела гораздо проще и строже их бархатно-серебряного первоклассного гнездышка. В углу темнел лик покровителя моряков Николая Мирликийского с суровым взглядом, шкиперской бородкой и тускло бронзовеющей лысиной. Капитан, спросив разрешения закурить, чиркнул спичкой о коробок с этикеткой в желтых медалях, поднес ее к трубке, потом затеплил огонек у образа.
– Пожалуйста, Андрей Львович, забудьте о моих титулах. Мы с Катюшей так тщательно конспирируемся. Я просто наслаждаюсь, чувствуя себя никому не известным сибаритом, и заранее жалею, что через месяц моя беззаботность окончится.
Капитан приказал подать ужин в каюту. Катю уговорили сделать крошечный глоточек гавайского рома и потом с час мужчины вспоминали давнее путешествие маленького «небесного принца».
– Капитан хотел меня успокоить в тот злополучный шторм и протянул руку, чтобы погладить по голове. А сам привел меня этим в неописуемый ужас. У сиамцев по поверью нельзя касаться головы человека, так как голова – место обитания его души. Они огорчаются, если это происходит случайно. Даже корону при коронации не надевают, а вручают…
«Вот почему Лек отводит мою руку, когда я глажу его по волосам! – Катя словно в первый раз увидела лицо, казалось изученное до мелочей, умные черные глаза под длинными прямыми ресницами, аккуратные усики, шрам на щеке – след детских сражений. – Все-таки я мало его знаю».
…Раскаленные железные рельсы вонзались в дрожащий горизонт. Справа от поезда зеленело озеро Мареотис, слева тянулся канал Махмудиэ. От их стоячей воды трудно было ожидать прохлады. Не верилось, что это только начало мая. Кое-где торчали желтые стебли тростника. Между ними изящными гипсовыми статуэтками стояли длинноногие белые птицы. «Знаменитые египетские ибисы…» – проговорил Лек. Огромные черные колеса водочерпалок были похожи на украинские ветряные мельницы. Феллахи в голубой одежде уже снимали первый урожай с бледно-золотых пшеничных полей. Катино внимание привлек патриарх в черном плаще и белой чалме, горделиво восседающий на крошечном серо-голубом ослике.
– Смотри! – позвала она Лека. – Сам босой, пятками по пыли, зато в руках французский зонтик от дождя. Еще в цветочек…
По массивному чугунному мосту, который издали казался воздушно-кружевным, поезд переехал Розеттский рукав Нила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112