— сказал режиссер.
— Микрофон фонит, — сообщил оператор. Пришлось настраивать микрофон.
— Так, снимаем, — скомандовал режиссер. — Пожалуйста, тише!
— А мы попадем в кадр? — неожиданно забеспокоился один из сидевших и зале. — Всех в кино покажут?
— Этого я гарантировать не могу, — раздраженно ответил режиссер. — Поймите, вы всего лишь фон.
— Но все-таки не исключено? Может, я и попаду в кадр, да? — Он дрожащей рукой взял стакан и осушил его одним махом. — Этого я не могу допустить. — Он поднялся. — Простите. Наверное, мне надо было раньше сообразить. Но, — в голосе его появились агрессивные нотки, — я привык пить именно в этом баре. И имею на это такое же право, как и все остальные.
— Не двигайтесь, — приказал режиссер. — Я не хочу, чтобы там было пустое место. В чем дело? У вас что, недруги есть какие-то в Англии?
Смягчив тон, он добавил:
— Не волнуйтесь. Будете читать газету, она скроет ваше лицо. К тому же неплохая деталь.
Режиссер достал из кармана пальто сложенную «Таймс», вчерашнюю или даже позавчерашнюю. Сам он ее не читал: следить за новостями не было времени.
— Ладно, — согласился человек. — Спасибо. Он развернул газету и стал изучать первую страницу. Седой электрик поднес к камере покрытый белесой пылью нумератор с «хлопушкой».
— Поехали! — скомандовал режиссер.
— Сцена десятая, дубль первый, — провозгласил ассистент.
— Давай! — сказал звукооператор. «Хлопушка» щелкнула.
— Мотор!
— В барах, похожих на этот, он любил коротать свой досуг, — начал похмельный Джон, уставившись честными и смертельно усталыми глазами прямо в камеру. — Он раскладывал свои желтоватые листочки, брал огрызок карандаша и записывал все что слышал: непристойный стишок, скабрезный анекдот или какое-нибудь соленое словцо. Вообще-то у него никогда не было досуга, он постоянно работал. Подобно Автолику, он умел захватить врасплох зазевавшихся рыбешек банальности. Возможно, его приверженность к местным словесным отбросам и обветшалой велеречивости объяснялась тем, что этот город ему не был родным, не был ему родным и ни один другой город этой убогой, злобной, но волшебной страны. Он был чужаком, скитальцем, пришедшим сюда позже всех, тайно обжившим перед тем всю Европу — от Гибралтара до Черного моря. Здешняя атмосфера оказалась для него внове. Подмечая острым глазом…
— Таким же, в который ты сейчас получишь, — буркнул подвыпивший бородатый парень, местный певец. — Убогой и злобной, говоришь? И после этого смеешь называть ее волшебной?
— Вырежьте, — сказал режиссер.
— Вот как морду тебе сейчас расквасят! — крикнул парень, отбиваясь от вцепившихся в него рук. — И камеру твою идиотскую, и весь этот хлам! Ишь, заявляются тут иностранцы всякие и страну нашу поносят!
Не обращая на него никакого внимания, техники принялись хладнокровно перенастраивать аппаратуру: свет, тень, угол, уровень. Бородач же, которого уже поволокли к дверям, продолжал сыпать проклятьями. Режиссер обратился к человеку по имени Джон:
— Надо этот убогий и злобный эпизод вырезать, но сохранить. Может, сумеем продать его ирландскому телевидению.
— А мне понравилось. К тому же он прав.
— Меня не интересует, прав он или нет. Меня интересует наш образовательный фильм, будь он трижды неладен! Так, все готовы?!
Имея уже опыт трехдневного пребывания в стране, он добавил:
— И, пожалуйста, прошу не перебивать, пока оператор не закончит.
Но второй дубль был испорчен человеком (на вид — выпускником Тринити-колледжа), сказавшим:
— А что, разве она не убогая и злобная? Как он сказал, так и есть.
— Вырежьте.
Человека, читавшего «Тайме», вдруг так затрясло, что и третий дубль оказался испорченным. Звукооператор воскликнул:
— Шуршание газеты все забивает! Словно солдаты маршируют.
— Вырежьте. — Режиссер подошел к человеку с газетой. — Наверное, приятель, тебе лучше выйти. Ты уж не обижайся. Когда вернешься, тебя будет ждать кружка пива.
Человек вышел. Дьюк-стрит золотилась в лучах осеннего солнца. Он повернул на Доусон-стрит и зашагал на юг, к Стивенз Грин. Итак, они узнали. Или кто-то другой. Недаром везде мерещатся снайперы, недаром все время снятся эти двое — учтивые джентльмены в плащах. Газета была по-прежнему зажата в левой руке. Он снова взглянул на почтовый номер автора объявления. Если бы не сегодняшний случай он бы ничего и не знал. Страх так и оставался бы во сне. Выбора нет — придется отвечать, дальше скрываться не имеет смысла. Но до того как ответить, следует сделать кое-что важное. Он нервно свернул в сторону Беггот-стрит, недалеко от которой оставил свой невзрачный автомобильчик. Сев в него, он вместе со сверкающим автомобильным потоком двинулся на север, по набережной. Кейпел-стрит, Дорсет-стрит, Гардинер-стрит.
В большой комнате было прохладно, как и положено в храме. Вышедшему навстречу высокому человеку он сказал:
— Я тщательно все обдумал и наконец сделал выбор.
— Это очень серьезное решение.
— Я думал и о других путях, как вы советовали. Но этот для меня единственно возможный.
— У вас не должно быть никаких сомнений.
— У меня их нет и никогда не будет. Я могу быть полезен.
— Можете. Что ж, я выполню свое обещание, время пришло. Ждать вам придется недолго
— Спасибо.
Дорога к дому (по крайней мере, так он его называл) была неблизкой. Он ехал вдоль берега, слева лежало море. С одной стороны показался Блэкрок-парк, с другой — Блэкрок-колледж, и он почувствовал, что успокаивается. В гавани (некогда Кингстаун Харбор, теперь Дан-Лаогэр) сверкало солнце. Монкстаун-роуд. Где-то здесь был бар, в котором работал его сосед Ларри, существо, обходившееся без фамилии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79