—рявкнул я.—Вон! Быстро, пока я не вышвырнул тебя в таком виде на улицу!
Он увидел, что перед ним не муж. Балансируя как на трамплине, он выпрямился во весь рост и—голый до неприличия, с покачивающейся маленькой мошонкой—двинулся по кровати на меня. По-горильи раскинув жирные руки, Вурцель угрожающе зарычал. Видимо, он собирался, добравшись до края кровати, прыгнуть на меня, однако я стоял слишком далеко. И тут ублюдок поманил меня пальцем, словно мы с ним находились на ковре, и вот-вот послышится рев и свист толпы. Мне сразу стало ясно, что все, на что он способен,—это побеждать в купленных схватках, делая эффектные броски через плечо, вертушки, ножницы на голову и подсады голенью. О настоящих бросках он и понятия не имел. Шестерка! Тут тебе не в поддавки играть! Здесь публику за нос не поводишь! Я-то уж кое-что понимал в профессиональной борьбе.
Он спрыгнул с кровати—на тумбочке, в свою очередь, подпрыгнули кувшины и кружки Бригитты. Господи, только сейчас я заметил на стене групповую фотографию шестого класса колледжа Св. Августина. Мы с Роупером стоим в обнимку, рядом улыбающийся, позабывший на время о «мерзкой похоти» отец Берн. Между тем Вурцель приближался, с театральной свирепостью скаля гнилые зубы. Эх, жаль, комната тесновата… Вурцель полагал, что противник уже психологически сломлен, и никак не ожидал моего неожиданного удара головой в диафрагму. Руки у него были широко раскинуты, так что я ему не позавидовал. Он удивленно отпрянул, когда я резко провел с колена захват левой ноги. Вурцель хотел нанести мне удар в затылок, но я был к этому готов. Навалившись всем телом, я опрокинул задыхающегося мясистого противника на спину и, бросившись на него, точно на необъятное меховое ложе, хорошенько придавил негодяя в позе выставленного напоказ Марса. Он попытался высвободиться, но я держал его крепко и к тому же сразу успокоил своим коронным — ребром ладони по горлу: einmal, zweimal, dreimal. Вообще-то Бригитта должна была бы сейчас колошматить меня по голове туфлей или еще чем-нибудь, но я видел, что ее обнаженная ножка неподвижно застыла у двери.
— Genug?—спросил я у Вурцеля.
Он прохрипел нечто, отдаленно напоминавшее «genug», но мне казалось, что ответ следует несколько уточнить. Обмякшие, некогда мускулистые руки Вурцеля служили сейчас разве что украшением. Я от души заехал ему в левое ухо. Мерзавец взвыл, но тут же закашлялся. Легким прыжком я вскочил со своей живой, хорошенько продавленной перины, Вурцель тоже поднялся и двинулся на меня, сопровождая наступление кашлем и надсадным «Scheiss»—вариациями. Я схватил с тумбочки маникюрные ножницы Бригитты и—кружась и куражась—стал делать выпады и уколы.
— Genug?—спросил я снова.
Вурцель пытался отдышаться в промежутках между приступами кашля. С опаской поглядывая на меня, он сказал:
— Я пошел. Но я хочу возвращать деньги. А, так мы еще и деньги берем!
— Отдай,—приказал я Бригитте.
Она вытащила из кармана несколько бумажек. Вурцель выхватил их и сплюнул. Я взял с тумбочки еще более действенное оружие—маникюрную пилку с заточенным концом и сказал:
— Минута на одевание и чтоб духу твоего здесь не было.
Я принялся отсчитывать секунды. Вурцель оказался расторопным. Даже ботинки не зашнуровал.
— И если герр доктор еще хоть раз на тебя пожалуется…
Тут я заметил, что глаза Бригитты устремлены не на Вурцеля, а на меня. Она даже не попрощалась с ним, пока я с ворчанием выпроваживал его из комнаты пинками под зад. На лестничной площадке Вурцелю попались на глаза книги Роупера, и он мстительно шарахнул кулаком по верхней полке, отчего еще несколько книг грохнулось на пол.
— Грязная свинья! Недоумок поганый!—Я пнул по здоровущей заднице.—Может, запалим костерок? Чтоб ни одной книги не осталось?
Он, обернувшись, зарычал, и пришлось не мешкая отправить его вниз по неосвещенной лестнице. По пути Вурцель сбил висевшую на стене картинку (крепившуюся не шурупами, а неумело вбитыми гвоздями). Старомодная одноцветная гравюра изображала Зигфрида, который размахивал Нотунгом и орал нечто героическое. Я рассвирепел. Кто они такие, чтобы считать Вагнера своим? Вагнер мой! Я помог Вурцелю преодолеть оставшиеся ступеньки, после чего позволил ему самостоятельно добраться до наружной двери. Отворив ее, он обернулся и разинул пасть, чтобы напоследок измазать меня в дерьме, но, увидев мой угрожающий жест, выскочил на улицу.
Все это время я оставался в верхней одежде. Поднимаясь по лестнице, я скинул плащ и пиджак, а, переступая порог спальни—на этот раз с новыми (впрочем, не слишком) намерениями,—уже стягивал галстук. Как я и предполагал, обнаженная Бригитта ждала меня в постели. Мгновение спустя я был при ней. Все произошло безо всяких затей, однако основательно и ко взаимному удовлетворению. Снова я вступал в Германию победителем, снова кошмар сменялся земными радостями. Ей не требовалась нежность, она привыкла быть жертвой—матери, Вурцеля, моей. Трижды возобновлял я свое победное шествие. Стало темнеть, и она заговорила со мной на немецком, языке тьмы. Не приготовить ли мне чаю, не хочу ли я шнапса? Я спросил:
— Ты всегда брала с него деньги? Наверное, я тоже что-нибудь должен?
— Сегодня—нет. Но если ты придёшь еще paз…
Затягиваясь поочередно, мы выкурили мою любимую сигapу.
— Ты должна развестись—сказал я.—У нас такие вещи не приняты. Возвращайся в Германию. Там на каждом шагу прекрасные новенькие Dirnenwohnlieime. В Дюссельдорфе. В Штутгарте. Дома тебе понравится. Заработаешь кучу денег. А беднягу Эдвина оставь в покое.
— Я и сама об этом думала. Но все-таки в Лондоне лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79