Вот уж правда безмозглые мы дураки! Просто чудо, что и вороные-то выжили. Ведь они уже там столько лет одни, без людей.
— Никакого чуда нет. Вон мустанги в Америке прекрасно без людей обходятся. Помнишь, дядюшка Дерри Фолана писал о них оттуда. Живут круглый год на воле в прериях. К весне, конечно, тощают. Зато летом отъедаются на тучных пастбищах.
— Помню, — ответил Пэт. — Там, наверное, в горах есть большие пещеры. Где-то ведь надо прятаться от ненастья. Дикие лошади очень умные животные. А знаешь, те другие лошадки, не вороные, показались мне какими-то туповатыми.
— Но вид у них отменный. Не хромые, не истощенные, кости не выпирают. Ясное дело, если уж красть, так то, что получше.
С того момента, как я вспомнил про отпечатки подков на острове, мы с Пэтом не сомневались: в этой истории участвует чья-то злая воля. Нам было это особенно досадно — как будто кто-то взял и оплевал нашу мечту.
— Мы должны вывезти оттуда всех краденых лошадей, — решительно сказал Пэт. — По одной на вашем паруснике. Переправим всех на Голлем-хед. Ищи тогда ветра в поле. Вот работу зададим вору!
— Если на вашем паруснике, то можно перевозить сразу по две, а то и по три. Чем меньше поездок, тем лучше.
— Но нам с тобой вдвоем вряд ли справиться. И парусом управлять и за лошадьми смотреть не так-то просто.
Пэт с сомнением оглядел парусник и остановил взгляд на отце с Джоном, которые беседовали между собой так же увлеченно, как и мы с Пэтом. Подвинувшись ко мне поближе, чтобы никто не услышал, Пэт сказал:
— С нами ведь еще поплывет моя бабка. А от нее какая помощь? Хорошо, если мешаться не будет.
— По-моему, она могла бы смотреть за лошадьми, успокаивать их, — сказал я.
— Может быть, и могла бы. Но мне кажется, что лошади от нее скорее разволнуются, чем успокоятся. Но ясно одно: если до отца дойдут наши планы, все пропало. Он ни за какие блага не отпустит ее с нами. И нам одним не позволит ехать. Если бы не бабушка, я бы позвал с нами отца с Джоном. И мы за день бы управились.
В одном ли от Инишрона волнение заметно убавилось. У рифа мы заглянули в ловушки, расставленные на омаров. В них негодующе шевелились круглые черные чудовища.
В нашей маленькой бухте было совсем спокойно, мелкая зыбь едва морщила воду. Пока мы швартовались, на берегу собрался народ.
Наш довольный вид свидетельствовал, что съездили мы удачно.
— Ну, как жеребенок? Цел и невредим? — крикнул Мэтт Фейерти.
— Все в порядке! — откликнулся Бартли. — У Корни на свежей травке пасется. Через шесть недель будем плясать у Джона на свадьбе.
Все обрадовано зашумели. Люди знали, что мы отвезли жеребенка в подарок не затем, чтобы умилостивить жестокосердного богача. Мы хотели показать, что и мы можем дать завидное приданое самому хорошему парню на нашем острове.
— Всех угощаю бесплатно! — закричал в порыве чувств Мэтт. — Это великий день, друзья! Да, великий!
Мы ушли с пристани всей гурьбой. Настроение было у всех приподнятое. Впереди и сбоку бежали ребятишки, радуясь вместе со всеми, хотя и не понимая, отчего такое веселье. Шел с нами и Голландец. Он был могучего сложения, но двигался легко и быстро, как будто весу в нем было килограммов на двадцать меньше. Я слыхал, что медведи отличаются вот такой же подвижностью. Когда мы проходили мимо почты, я заглянул в открытую дверь. Мисс Доил восседала на своем обычном месте за медной решеткой. Увидев меня, она кисловато улыбнулась. Но я не обиделся. Ведь улыбнуться для нее подвиг.
Через два дома от почты находилась таверна Мэтта Фейерти. Называлась она «Комплект парусов». Над входом раскачивалась красивая вывеска, изображавшая корабль под всеми парусами. Под кораблем большими буквами стояло название. Мэтт то и дело выносил стремянку, лез на нее и подмалевывал вывеску, чтобы она всегда была как новая. Этот парусник был гордостью всего Гаравина, и мы очень сердились, когда посторонние посетители, прочитав название, смеялись, схватившись за бока: очень оно казалось уморительным. Если Мэтт сидел в это время на верхней ступеньке с кистью в руках, он сейчас же спускался и объяснял с важным видом, что значат для бывалого моряка эти слова. Посрамленный посетитель краснел, заикаясь, говорил что-то в свое оправдание и поскорее убирался восвояси.
Мэтт потому так заботился о своей вывеске, что, подновляя ее, он мог часами пребывать снаружи и наблюдать на законном основании за всем, что происходило вокруг. Благодаря ненасытному любопытству к делам соседей в его таверне всегда царил неописуемый беспорядок. Когда посетителей не было, Мэтт минуты не мог оставаться один в помещении. Какая уж тут уборка: когда посетители появлялись, он, само собой, разорваться не мог. Жил он совсем один и в свободную минуту готовил себе еду. Был он небогат, хотя мог бы стать первым богачом в наших краях. Такой уж у него был характер. Если к нему заглядывал прохожий, которому нечем было заплатить за кружку портера, он угощал бесплатно и никогда не напоминал о долге.
Войдя в таверну, Мэтт поспешил за прилавок и принялся наполнять кружки одну за другой. Мы с Пэтом проскользнули в дальний угол, где возвышалась пыльная гора битых стаканов и кружек, копившихся с незапамятных времен. Мэтт принес нам лимонаду, мы сели на рассохшиеся бочки, начали пить лимонад и вдруг почувствовали, как мы устали. Мужчины поднесли к губам первую кружку, и в таверне стало тихо-тихо. Снаружи донесся скрип раскачивающейся вывески. Хорошо помню, что именно в эту минуту среди общего веселья сердце мое тоскливо сжалось. Я не мог понять, что со мной, хотя мне и прежде случалось такое испытывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48