Дядя Пост нагнулся к самому уху певца.
— Держи ухо востро, сынок, — зашептал он. — За тобой уже числятся кое-какие грехи.
Джим невесело засмеялся.
— Уэлл, — сказал он. — Зайдите, дядя Пост, в дом выпить пивка. Промочите горло.
Дядя Пост покачал белой головой: нет, он очень торопится, адресаты Горчичного Рая ждут почту. И, повозившись, как обычно, со стартером, почтальон с грохотом покатил дальше.
Джим Робинсон тут же, на крыльце, проглядел письмо и еще более задумчивый вернулся в дом.
Люди за столом выжидательно смотрели на него.
— Вот, получил письмо из Советского Союза, — сказал он. — Пишут мои русские друзья, сообщают последние новости. Пишут, что на главной улице в Москве расцвели сорокалетние липы, которые при мне только высадили. Мальчик, сын моего приятеля-слесаря с автозавода, окончил с золотой медалью школу и теперь поступает в университет, на историческое отделение. А отец его собирается вскоре поехать в санаторий на берег Черного моря — отдохнуть, полечиться.
— Сын слесаря — в университет?..
— Слесарь — отдыхать на курорте?..
— Расскажи нам, Джим, обо всем, что видел за океаном, — сказал Цезарь, здоровой рукой притягивая к себе певца. — Ты же видишь, народу прямо не терпится узнать самую настоящую правду.
— Да, мистер Робинсон, расскажите!.. Расскажи, Джимми! — раздались нетерпеливые голоса.
Джим Робинсон, высокий, с чуть опущенными, усталыми плечами, прошелся по комнате, задумчиво оглядел обращенные к нему лица черных и белых друзей.
— С чего же мне начать? — тихонько спросил он, обращаясь больше к самому себе. — Конгресс… Фестиваль… Потом Чехословакия… Москва… Русские люди…
И негритянский певец Джим Робинсон начал рассказывать этим детям Горчичного Рая о далеких странах, в которых хозяином стал сам народ, рассказывать правду, которую они слушали затаив дыхание.
Леса, возникающие в пустыне. Возрожденные из пепла города. Крестьянки, заседающие в парламенте. Писатели, читающие свои новые произведения рабочим на заводах. Упорство и вдохновение народа. Величественные здания Дворцов культуры, где проводят свой досуг рабочие. Страны, где все учатся, где студенты получают денежную помощь от государства. А если заболеешь, то к тебе бесплатно придет врач и будет навещать и лечить тебя и поместит в больницу. Детям отданы красивейшие сады и дворцы, в гости к ним приезжают ученые, и артисты, и самые знаменитые люди страны. И все люди радушно встречают иностранных гостей и охотно показывают им всё, чем они интересуются.
А молодежь! Какая кипучая, безудержно веселая молодежь была на фестивале! Какие богатства народных талантов открывались в песнях и танцах! Он вспомнил маленькую девушку-узбечку, бывшую сборщицу хлопка, которая окончила консерваторию в столичном городе и пела на фестивале так, что весь огромный, многонациональный зал встал и устроил ей овацию.
А еще он знавал на Украине простого маляра, который был губернатором целой области величиной с большой штат. И надо было видеть, как умно распоряжался этот маляр своим огромным хозяйством, как умело он подбирал людей!
Робинсон рассказывал сбивчиво, перескакивая с предмета на предмет, здесь не кончая, там вдаваясь в мельчайшие подробности, но видно было, что ему страстно хочется передать всем сидящим здесь, в этом доме, свою любовь к людям, к этим далеким свободным странам.
Нет, пусть не лгут в газетах! Русские не хотят войны, им не нужна Америка. Им достаточно просторно в своей собственной стране и дай бог управиться с собственными делами.
Джим клянется в этом своей жизнью! Он был в сердце страны, и на юге и на западе, и всюду люди мирно трудились…
— А на Карпатах вы, случайно, не были? — дрожащим от волнения голосом спросил Иван Гирич.
Он слушал, весь подавшись вперед, и яснее всяких слов говорило его загорелое, крепко обтянутое кожей лицо. Оно тянулось навстречу Джиму нетерпеливо и жадно.
— На Карпатах?.. Постойте. Да, да, конечно, я был и на Карпатах и в Закарпатье, — сказал Джим. — Я был там в одном чистеньком, милом городке. Постойте, как же его название? — Джим торопливо пошарил в карманах. — Ага, вот записная книжка, тут у меня записано. — Он развернул книжку. — Вот… Му-ка-чев, — с трудом выговорил он незнакомое слово.
— Мукачев? То ж наше мисто! — закричал Гирич, переходя на украинский язык и не замечая этого. — Василь, чуешь? Вин був у Мукачеви!
— Чую, батько, — отвечал Василь, тоже охваченный волнением. — Только говори по-английски, отец, а то ты забылся, тебя не понимают, — добавил он.
— Ох, извините меня, мистер Робинсон! — спохватился Гирич. — Я совсем потерялся от радости. Да не молчите, расскажите нам, бога ради, о нашей родине! Ведь я родился на Верховине — рукой подать от Мукачева!
— О, я так рад, что могу вам рассказать о родных местах! — просиял Джим. — Там очень-очень хорошо. При мне строились новые селения, больницы, школы в селах. В долинах сажали апельсиновые и мандариновые деревья, разводили новые виноградники…
— Чуешь, Василь: мандариновые деревья! — снова воскликнул Гирич.
— Чую, батько! — отвечал Василь. Мальчик грудью навалился на стол и не сводил глаз с рассказчика.
— А в горах возле Мукачева я встретил маленького пастушонка, которого отправили учиться в Ужгород, в музыкальную школу, потому что у него оказались большие способности и он хорошо играл на скрипке, — продолжал рассказывать Джим.
— Пастух — в музыкальную школу?! Чуешь, Василь? — отчаянным голосом сказал Иван Гирич.
— Чую, — раздался мрачный ответ.
36. Появление Ричи
По-разному слушали Джима Робинсона школьники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120