Уже рассказано о школе, о дактилоскопировании, о том, как он, Чарли, отказался и подговорил других ребят, как началась травля цветных школьников. И о перевыборах и о празднике рассказал Чарли — тихо-тихо, чтобы не слышала мать. Дядя Джим должен все узнать. Он все поймет как надо. И Чарли горячим шепотом рассказывает, как читался список погибших на войне и как забыли негров, отдавших свою жизнь за родину. Наконец-то мальчик может открыть всего себя, всю накопившуюся боль оскорбленного человеческого достоинства, все мелкие уколы и ранения, которые наносят ему за то, что он родился черным.
Дядя Джим узнает, как выгнал Парк Бийл друзей Чарли только потому, что они хотели доказать подлый поступок белых мальчишек. Мальчик рассказывает о своих главных врагах: Мак-Магоне и Мэйсоне, о Мэрфи, который, добившись поражения Чарли, поедет вместо него на всеамериканские гонки.
Дядя Джим не повторяет поминутно: «Не волнуйся, Чарли», или: «Избегай думать об этом», или: «Тебе вредят такие разговоры». Джим слушает молча, не прерывая Чарли и ничем не выдавая своих чувств. Он курит, зажигая одну сигарету о другую, и комната окутана голубым облаком дыма.
Вот он стоит, «черный Карузо», высокий, чуть сутулый, и смотрит на забинтованного мальчика. О знаменитом певце пишут все газеты мира. Пластинки с записями его голоса стоят дороже других пластинок. Радиостудии наперебой приглашают его выступать. Самые прославленные концертные залы Вселенной гордятся его выступлениями.
Но на его родине ни одна белая женщина не показалась бы с ним в театре или на улице, ни один богатый белый джентльмен не ввел бы его в свой дом, а пожать ему руку в публичном месте считалось бы либерализмом и вызовом общественному мнению.
Может быть, поэтому в глазах Джима Робинсона всегда было ироническое выражение, а рот приобрел ту жестковатую складку, какая бывает у людей, много испытавших на своем веку. Из-за сильно пробивающейся седины волосы его были цвета соли с перцем; он редко улыбался, а в его длинных, висящих вдоль тела руках и опущенных плечах чувствовалась усталость. Как будто этот знаменитый негр-певец вобрал в себя всю печаль своего народа.
Слава не испортила его. Он еще хорошо помнил то время, когда работал простым пильщиком на лесопильных заводах в бухте Одри. Он и тогда пел так, что люди после работы оставались еще часок-другой послушать его песни и негритянские гимны.
Великая река жизни течет —
Она течет, она всё знает…
Оба они с братом Тэдом родились в семье портного-негра в маленькой деревушке, но судьба повела их разными путями. Быть бы и Джиму до смерти простым пильщиком, если бы не надоумил его один рабочий-поляк уехать в Европу. Он и поехал простым матросом и пел в портовых кабачках в Марселе, пока его не услышал какой-то музыкант. Музыкант увлекся мыслью, что он отшлифует этот «черный алмаз» и придаст ему небывалый блеск. Он начал учить Джима Робинсона и вскоре выпустил его уже в кабачке сортом повыше. И так, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, Джим сделался тем, чем он был сейчас, — человеком с магическим голосом, который был знаком всему миру.
Когда родители — простые, ничем не примечательные негры-бедняки — умерли, дом Тэда стал для Джима Робинсона его настоящей семьей. Сам он был одинок. Ходили слухи, что некогда, приехав в Филадельфию на концерт, он влюбился в девушку-американку из зажиточной семьи и она тоже полюбила его. Родители, которые скорее предпочли бы видеть свою дочь мертвой, чем замужем за негром, увезли ее куда-то на хлопковые плантации Юга, чтобы там она воочию могла убедиться, какая участь уготована людям с черной кожей.
С тех пор Джим окончательно привязался к семье Тэда, нянчил маленького Чарли, а когда Чарли подрос, всерьез подружился с племянником.
Приезды Джима были праздником для всех обитателей Горчичного Рая.
Отзвук дальних гроз идущей в мире борьбы за справедливость, дыхание больших событий входило с певцом в негритянские лачуги, в жилища белых бедняков. Через него обитатели Горчичного Рая как бы соприкасались с другими бедняками, которые сражались за будущее. Под стенами университета в Мадриде он пел для повстанцев, воевавших с фашизмом. Он дружил с бастующими английскими шахтерами и французскими докерами. В пекинских мастерских он пел старинные негритянские гимны для китайских рабочих и после шел с ними в их дома и до утра слушал страшные и простые рассказы о прошлой жизни.
Он все знал и понимал — этот усталый, темнолицый человек с иронической усмешкой в глазах.
Однажды, уже после окончания войны, он вернулся в Стон-Пойнт бодрее и оживленнее, чем обычно.
— Я был в России, в Москве, — сказал он Салли и племяннику. — Я подружился со многими русскими и понял, что это за народ.
В тот раз Джим Робинсон встретился со всеми старыми друзьями. Он привез с собой много книг и журналов, где рассказывалось о Советском Союзе; привез фотографии, на которых он был снят вместе со своими русскими приятелями. И все соседи Робинсонов рассматривали тогда эти книги и фотографии. И дядя Джим рассказывал о том, что он видел в Советском Союзе, а люди верили и не верили — так много было в его рассказах удивительного. Скоро Джим снова уехал гастролировать в Европу. И после соседи говорили, что какие-то подозрительные молодцы ходили по домам Восточной окраины и расспрашивали о певце.
Но у людей Восточной окраины был большой опыт — они привыкли держать рот на замке. Так эти молодцы и удалились не солоно хлебавши, а потом их видели в компании сыщика Ньюмена, которого хорошо знали в Горчичном Раю.
Едва услышав, что появился долгожданный Джим, Цезарь сейчас же прибежал в дом друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120