С тех пор Гусев питал неизгладимую симпатию к этому отцу города. Ни разница в политических взглядах, ни некоторые сомнительные делишки этого человека не могли излечить Гусева от чувства благодарности. Тем более что отец города с него ничего не стребовал и ни разу не поставил в сомнительное положение.
И вот сегодня этот человек вдруг прибегает к Гусеву и просит его о помощи. Он отец взрослой дочери, которую обидели, унизили – и причем прилюдно.
О нет, бедный папа пришел не с пустыми руками. Стесняясь и запинаясь, он признал, что дочь у него взбалмошна, влюбчива и ревнива. Именно из ревности она поставила в комнате Громова какую-то штучку, которая все записывает. И папа послушал некоторые, выборочно данные ему записи.
Отнюдь не из мести за честь своей дочери он пришел в милицию. Он пришел потому, что ему кажется…
К сожалению, Жираф не мог мне дать послушать эти пленки, но он готов зуб дать, что имели место разговоры об убийстве какого-то человека.
– Но ведь пленки не имеют юридической силы, Жираф! – образумил его я.
– Гусев найдет другие доказательства. Ты его не знаешь, Леха. Тем более что тут еще припутался бедный папа.
– Сходи к нему на хату и там найдешь еще одну пленочку. Она тебе понравится. Да и свидетель, хоть один, но живой у тебя будет.
Очень не хотелось писать показания, но ради Жирафа и его начальника я это сделал. Уже на следующий день, с утра. Правда, почерк мой был весьма нетверд, потому что рука дрожала. Если бы не пиво, принесенное Жирафом, фиг бы я стал дописывать эту длинную и мрачную эпопею.
Лишь в поезде, еще раз все обдумав, Сакен решился задать мне мучивший его вопрос.
– Леха, а почему ты не стал говорить с Громовым так, как мы договорились?
– Но я ведь выиграл этот разговор? Я ведь с этой якобы бандой Князева запутал его, внес полную сумятицу в мозги… Всегда надо подходить к раскалыванию с какой-нибудь совсем сотой-трехсотой стороны. Человек теряет бдительность, думает, что речь пойдет не о том, чего он боится…
– Да нет! – резко оборвал Сакен. – Я не об этом! Я о том, откуда ты вообще взял эту фамилию?
– Откуда? – удивился я. – Да ты же сам…
– Нет. Я тебе об этом не рассказывал. И не ври мне, ладно?
– Ну что ж… – Я поднял глаза. – Мы не видим только у себя под носом, но бояться чужих уже научились.
Аля испугалась твоей щедрости и... вообще. А у меня, как ты понял, везде есть друзья.
В слишком горячих и слишком холодных точках.
– А я думал, что я так ей понравился – Понравился? – вдруг заорал я. – Ты что, не видишь, где и среди кого мы вдруг очутились?
Некоторые орут, что это нечто новенькое, а на самом деле из подполья выползло очень даже старенькое. И лучше проверять…
– Да Ты прав, – сказал Сакен, помолчал, подумал, потом горячо добавил:
– Но прошу тебя, Богом прошу, не узнавай ничего об Асе.
Я расхохотался.
– Да она сама давно все выложила. Аля уже знает ее, как облупленную. Так что ты не бойся…
У Сакена отлегло от сердца.
Он не думал о том, что деньги все-таки пропали, не думал о долгах, которые все равно надо отдавать. Все это были мелочи по сравнению с тем, что он приобрел за этот прошедший месяц.
В темноте ночи вдруг вспыхивали золотом деревья, маячили, как привидения, впереди, а затем уходили, убегали. Будто гудящая свинцовая пуля, поезд рвал ночь.
Записки Алексея Старосельского
Прямо с вокзала мы с Сакеном отправились к Але, потому что позвонили ей и узнали, что две посылки из Медвежьегорска на Иркино имя пришли. Квитанции были умело изъяты Болтанкиным, который не спускал глаз с дома Ирины.
Теперь нужно было только положить извещения в почтовый ящик и ждать, когда Ирина пойдет за посылками. Кто должен будет встретить ее и помочь донести эти посылки до дома, я уже знал.
По праву старого знакомства это должны были сделать мы с Никитой.
Да-да, у меня есть воображение, и оно работает.
И я помню, как четыре мушкетера казнили Миледи.
Вернее, три. Четвертый в это время катался в истерике. Никита в истерику не впадет, потому что есть один такой самый подлый вид преступления – обман доверия. Люди, обманывающие доверие, не делают этого случайно. Убить можно случайно, вывернуть человека наизнанку – нельзя. Нельзя годами притворяться чем-то противоположным тому, что ты есть на самом деле.
Как я и думал, Никита согласился пойти со мной. Без энтузиазма, конечно, но и без нытья и попреков.
Вышли мы в семь часов утра. В парадную Ирины вошли прямо-таки следом за почтальоном, переждали, пока он разложит письма на первом этаже, а потом добавили свои извещения.
Почта открывалась в девять, и хоть мы не были уверены, что Ирина поднимется рано и тут же помчится на почту, однако рисковать не имели права и к половине девятого как штык должны были вновь объявиться у ее парадной.
К счастью, совсем рядом с ее домом открылась ночнушка с милым названием «Выпей и закуси».
Я решительно пошагал туда.
– Ты не боишься? – дернул меня за рукав Никита.
Я не боялся, потому что до сих пор в душе оставался ментом и интересовался у старых товарищей, где, что и почем. Ночнушка с таким оригинальным названием не прошла бы мимо моего слуха, если бы была криминальным притоном.
Мы спустились на десяток ступеней и оказались в полупустом, но вполне чистом заведении. За стойкой бара стоял не ражий молодец или блудливая красу ля из тех, которые молоды и красивы только до тех пор, пока не откроют свою пасть. За стойкой стояла женщина лет сорока пяти, выглядевшая неестественно усталой и измученной, потому что освещение было неоновым. Никаких качков поблизости я не заметил, хотя это не значило, что их вообще не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76