Вот уж кого явно не тревожат мысли о несовершенстве мироздания. Машина проходит под высокой аркой; мягко притормозив, пересекает тротуар и, попетляв по довольно сложной схеме выхода на главную приезжую часть Ленинского проспекта, устремляется с общим потоком движения направо — в сторону Ломоносовского. Здесь она, непрерывно сигналя левой мигалкой, переходит из ряда в ряд, чтобы выскочить на перекресток в крайнем левом; потом, дождавшись зеленой стрелки, взвизгивает покрышками в крутом развороте и, быстро набирая скорость, мчится обратно — к Калужской заставе, к центру.Спидометр уже показывает семьдесят, серая «Волга» идет у самой кромки разделительной полосы. Занимать крайний левый ряд — даже если все справа свободны — таков стиль езды Ивана Афанасьевича Ратманова. Его маленькая слабость, если хотите, которую он иной раз позволяет себе на державной шири Кутузовского проспекта. А уж здесь-то, дома, где его каждый инспектор знает в лицо… Поезди-ка вот так круглый год ежедневно, в одно и то же время, невольно перезнакомишься со всей районной ГАИ.Иногда, впрочем, привычный маршрут меняется: на углу Ломоносовского светло-серая «Волга» делает правый поворот, потом еще один перед самым университетом, по проспекту Вернадского взлетает на мост и проносится над излучиной Москвы-реки — мимо гигантской чаши Лужников, пестрых павильончиков ярмарки у Фрунзенского вала, стеклянно-бетонной коробки гостиницы «Юность». Этим путем — по Комсомольскому проспекту, Зубовскому и Смоленскому бульварам — получается несколько ближе, и Иван Афанасьевич ездит так, если очень уж плохая погода или предстоит особо трудный день в министерстве. Обычно же он предпочитает более длинный путь через Калужскую заставу и Замоскворечье — это дает возможность каждое утро побыть с дочерью лишние четверть часа. Глупо, конечно, школу надо было сменить, а не таскаться теперь с Ленинского на Ордынку, но не захотела. Столько лет, мол, там проучилась, не привыкать же к новому классу за два года до аттестата. Из двух, кстати, уже остался один. Эх, время, время. Ладно, пускай ездит, ему только лучше — по вечерам они почти не видятся, а контактов с детьми терять нельзя, в наше время это ни к чему хорошему не приводит…Контакты, думает он скептически и, оторвав взгляд от стоп-сигналов идущего впереди «Москвича», посматривает вправо — на этот надменный девчоночий профиль в обрамлении гладких темных волос, подрезанных на лбу блестящей прямой челкой. Сидит, молчит, о чем-то, наверное, думает… А о чем — поди узнай. О школьных своих делах сама ничего не расскажет, а начнешь спрашивать — один ответ: «Нормально…»Задумавшись, он едва не выезжает на желтый свет — «Москвич» успел проскочить, а «Волга», резко клюнув носом, замирает у самой пешеходной дорожки.— Вот так, — говорит Ратманов, доставая сигарету, и вдавливает в гнездо кнопку прикуривателя. — С тобой доездишься.— А при чем тут я, интересно?..— Будет у тебя взрослая дочка, тогда поймешь, при чем. Ну-ка, наклонись ко мне… Опять у матери на туалете шуровала?— И не думала вовсе, это мои. Пап, а американцы действительно собираются этим летом высадиться на Луне?— Да, если не свернут программу…— Какую программу?— «Аполлон», какую же еще…Красный глаз светофора гаснет, под ним вспыхивает желтый и почти сразу сменяется зеленым. Машина, присев на задних рессорах, хищным прыжком кидается вперед.Мокрый после поливки асфальт во всю ширь располосован утренними тенями, свежий майский ветер врывается в открытые с обеих сторон окна. Впереди, полыхнув на солнце стеклами и хромировкой, сворачивает к воротам Академии наук черная «Чайка» — величественно, словно швартующийся корабль.— Келдыш на работу едет, — снисходительно замечает Ника.Отец удивленно поднимает брови.— С чего ты взяла, что это Келдыш?— Не знаю, очень уж торжественно его везут. Бывают женщины-академики?— А почему нет, у нас женщины равноправны.— Ну, это уж вообще… сдвиг по фазе, как говорит Светка. Всю жизнь учиться! Я думаю, это они от недостатка личной жизни.— Что-что?— Понимаешь, я читала про Елизавету Английскую, не теперешнюю, а ту, раньше, при Марии Стюарт. У нее было неблагополучно с личной жизнью, и поэтому она всю энергию вкладывала в государственные дела…На это уже у отца просто не находится что сказать. К счастью, время ежеутреннего контакта с дочерью истекает — они уже почти приехали. Как-то странно неупорядоченная после разлинеенной геометрии новых кварталов Юго-Запада, широко и неожиданно распахивается вокруг Октябрьская площадь; шипя покрышками по мокрому асфальту, машина наискось перечеркивает ее стремительной параболой и ныряет в пеструю тесноту Якиманки. Все-таки старые названия живучи, да ведь и неудивительно: улицы Димитрова есть и в Софии, и в Ленинграде, а где, кроме Москвы, можно было найти Балчуг, Козиху, Собачью площадку, Разгуляй…— Папа, — жалобным вдруг тоном окликает дочь, — можешь ты мне популярно объяснить, что такое дырка?— Какая еще дырка?— Ну, в полупроводнике, меня сегодня вызовут…— А-а. Так тут и объяснять нечего — все проще простого. Дырка — это… как бы сказать… Ты вот механизм парноэлектронной связи в кристалле представляешь? Хотя бы тот же кремний. В оболочке атома четыре слабосвязанных электрона — раз валентность четыре, верно? — и в кристаллической решетке кремния каждый атом расположен по соседству с четырьмя другими. Эти валентные электроны отщепляются, и за их счет возникает связь внутри каждой пары соседних атомов. Это при низкой температуре. А при повышении кинетическая энергия каждого электрона увеличивается, он покидает свою пару и становится свободным…— Какую пару?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21