Ответа он не дождался. Да и не мог дождаться. Да и не ждал.
— У меня такое впечатление, что вы не вполне понимаете, в каком положении находитесь, — заключил Тимашук. — Объясню. Вас захватили в момент совершения террористического акта. С оружием в руках. Я мог перестрелять вас на месте, и мои действия были бы признаны правильными. Я не сделал этого лишь по одной причине. Вы — исполнители. Ответственность за ваши преступления несут те, кто послал вас сюда. Ваш Центр. Вы рассчитываете, что этот Центр придет вам на помощь. Вытащит вас отсюда и отмажет. И вы считаете, что это только вопрос времени. Пастухов, я правильно представил ход ваших мыслей? Я кивнул:
— В общем, да.
— Вы ошибаетесь. Для Центра вас нет. Вы могли погибнуть в горах. Сорваться в пропасть. Заблудиться и умереть от истощения. Места здесь дикие, а ваши останки растащили росомахи. Наконец, вы могли утонуть при попытке скрыться с места преступления по реке. И так далее. Вы можете возразить. Факт вашего захвата известен всему гарнизону. Но это ничего не значит. Да, вас захватили, но вы сбежали. Это звучит не слишком убедительно. Но не для вас. Ваш Центр поверит, что вы могли сбежать. Они знают уровень вашей подготовки. Им придется поверить.
Он помолчал. Дал нам возможность прочувствовать.
Мы прочувствовали. И ждали продолжения. Продолжение последовало без задержки:
— Ваша судьба сейчас зависит только от вас. Вариант первый: вы отвечаете на мои вопросы, я отправляю вас в округ, оттуда вас забирает ваш Центр. Вариант второй: вы исчезаете. Третьего варианта нет. Повторяю вопрос: на кого вы работаете?
На этот раз он, похоже, рассчитывал на ответ. И даже обиделся, когда не получил его. Был уязвлен в своих лучших чувствах. Ну как? Он к нам с полным доверием, а мы, твари неблагодарные, угрюмо пыхтим, брякаем кандалами, елозим по полу, как будто у нас только одна забота — устроиться поудобней. И нету других забот.
— Спрашиваю по-другому: что такое УПСМ? Надо же. Откуда он знает про УПСМ? Я пропел? Мог. Но тогда он спросил бы не так. Или это просто пробный вопрос?
Потрогать корову за вымя. А потом уже начинать доить. Я не видел никаких причин строить из себя партизана. Но и пускаться в откровенность тоже было не резон.
Ему, конечно, нужно получить результат как можно быстрей. А нам-то куда спешить?
И я промолчал. Ребята, вероятно, рассуждали примерно так же. И тоже промолчали.
— Прекрасно, — сказал подполковник Тимашук, хотя пока ничего прекрасного не было. Он извлек из кейса еще один шприц-тюбик «Ангельского пения» и проинформировал почтеннейшую публику о чудодейственных свойствах препарата.
Почтеннейшая публика восприняла сообщение без всякого энтузиазма. Только флюидов прибавилось.
«Ангельское пение». Ну, суки.
Тимашук наклонился над креслом. С моего места мне были видны лишь плечи и затылок Дока. Судя по движениям, Тимашук распорол на руке Дока гимнастерку.
Выпрямился. Держа шприц-тюбик на уровне глаз, снял защитную оболочку, осторожно сдавил стенки тюбика до появления жидкости на конце иглы. Снова наклонился над Доком.
Пустой шприц-тюбик упал на бетонный пол. Тимашук отошел в угол бокса и включил видеокамеру.
* * *
Представление началось.
Подполковник Тимашук почувствовал, как сгустилось и словно бы насытилось опасностью пространство бокса. Он внимательно огляделся. Уголок Дурова. Скорей — манеж. Хищники на полу вдоль стен. Обездвиженные, не представляющие опасности.
Опасность была в самой атмосфере. Но это не имело значения. Никакого.
Тимашук понимал, что идет на определенный риск, решая провести допрос не один на один, а в присутствии всех арестованных. Это было вынужденное решение. У него не было времени растягивать процедуру на всю ночь. Понятно, что на миру и смерть красна. При обычном допросе это было недопустимо. Но допрос с «Ангельским пением» — не обычный допрос. Он мог дать неожиданный и сильный эффект. Наемники.
Работают вместе не первый год. За бабки. За большие бабки. Маленькие бабки уравнивают, большие разъединяют. Между ними столько всего накопилось, что ой-ой-ой. И если это выплеснется. А это выплеснется.
Даже досадно, что цель допроса такая элементарная.
Плечи Перегудова расслабились, голова откинулась на спинку кресла.
Можно было приступать к работе.
* * *
— Как вы себя чувствуете, Перегудов?
— Тепло. Волны шумят. Океан.
— Что вы слышите?
— Чайки. Музыка. Вы мне мешаете, — Вы среди друзей. Я ваш друг, Док.
— Вы не можете быть моим другом. Я не могу быть вашим другом. Я ничего не сделал для вас. Вы ничего не сделали для меня.
— У нас все впереди. Мы будем большими друзьями. А сейчас мы просто поговорим.
Вам же хочется поговорить?
— Да.
— Что такое УПСМ?
— Теперь я одинокая свеча. И грустный танец ча-ча-ча. Я танцую сгоряча.
— Что такое УПСМ? Вы понимаете, о чем я вас спрашиваю?
— Понимаю. Яхта. Другая музыка. Очень громкая.
— Не напрягайтесь. Не мешайте себе. Вы знаете, что такое УПСМ. И скажете мне.
* * *
Приоткрытый рот. Остановившиеся зрачки.
Тимашук понял: сейчас скажет.
Но в это время у стены завозились, звякнуло железо на железе — цепочка наручников на трубе, раздался голос Злотникова:
— Не ломай человеку кайф, подполковник. Спроси меня.
Тимашук повернулся к нему:
— Говорите.
— А камеру? Тебе же нужно, чтобы это было на пленке.
Тимашук перевел объектив видеокамеры на Злотникова.
Разбитая губа и ссадины на лице были не лучшим украшением кадра. Но эта запись предназначалась не для суда.
— Назовите себя.
— Рядовой запаса Злотников.
— Вы знаете, что такое УПСМ?
— Так точно.
— Что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109