.. Если это правда, то и я могу согласиться на такой процент.
— Придется тебе сделать предложение получше — заработав столько на продаже моей арифметики!
— Послушай, Мартинус, я поступил вполне законно...
— Не спорю.
— Ну, хорошо. Должно быть, такова воля Господа нашего. Я предлагаю семь и четыре десятых.
Пэдуэй презрительно рассмеялся.
— Тогда семь. Но это мое последнее слово!

* * *

Снова зашел в гости Невитта.
— Поправился, Мартинус? Отлично, я знал, что ты парень крепкий. Не хочешь сходить со мной на бега, поставить солид-другой? А потом ко мне в поместье на денек?
— Я бы с удовольствием, да надо верстать «Время».
— Верстать?.. — переспросил Невитта. Пэдуэй объяснил.
— Ха-ха-ха! А я подумал, что ты забавляешься с подружкой по имени Темпора... Давай тогда завтра к ужину.
— Как мне добраться?
— У тебя есть верховая лошадь? Ладно, пришлю за тобой Германна. Но учти — я не желаю, чтобы он вернулся ко мне на крыльях!
— Это привлекло бы слишком много внимания, — серьезно сказал Пэдуэй.
На следующий день Пэдуэй, в новеньких византийских башмаках из невыделанной кожи, восседал на кобыле, которую вел Германн. Любуясь заботливо ухоженными землями вдоль Фламиниевой дороги, Мартин невольно думал: скоро грядут Темные века, и вся эта красота превратится в бесплодную пустыню...
— Как вчерашние бега? — спросил он, желая отвлечься от тягостных мыслей. Германн, оказалось, едва мог связать по латыни несколько слов.
— О, хозяин был чертовски зол. Его послушаешь, прямо настоящий спортсмен. Но терпеть не может проигрывать. Потерял на лошади пять сестерций. Рычал как... прямо как лев с больным брюхом.
На пороге дома Пэдуэя встречали приятная полная женщина — жена Невитты (вовсе не говорившая по латыни) и его старший сын Дагалайф — офицер, приехавший к родителям в отпуск. Поданный ужин полностью соответствовал всем слухам о легендарном готском аппетите. После вонючей браги, распространенной в Риме, Пэдуэй с удовольствием выпил вполне приличного пива.
— У меня есть и вино, если хочешь, — предложил Невитта.
— Спасибо. Признаться, итальянским вином я сыт по горло. Римляне превозносят его сорта и изысканные ароматы, но по мне вся эта кислятина на один вкус.
— Согласен! Тогда, может, капельку душистого греческого?
Пэдуэй содрогнулся.
— А, и я того же мнения! — воскликнул Невитта. — Разве настоящий мужчина пьет вино с благовониями? Держу эту бурду только для Лео Веккоса и других знакомых греков. Кстати, надо рассказать ему о том, как ты вылечил меня от чихания. Лео наверняка придумает какую-нибудь мудреную теорию!
— Скажи, Мартинус, — заговорил Дагалайф, — что ты думаешь о предстоящем ходе войны?
Пэдуэй пожал плечами.
— Я знаю лишь то, что известно всем. У меня нет телефонной связи... то есть, я хотел сказать, у меня нет связи с небесами. Можно предположить, что к августу Велизарий подойдет к Неаполю. Силами он располагает небольшими, но побить его будет чертовски трудно.
— Ха! — презрительно воскликнул Дагалайф. — Побьем как миленького! Горстка греков — ничто перед единым готским народом.
— Так же рассуждали и вандалы, — сухо обронил Пэдуэй.
— Верно, — согласился Дагалайф. — Но мы не совершим ошибок вандалов!
— Не знаю, сын, — мрачно произнес Невитта. — По-моему, мы их уже совершаем — или другие, еще похлеще. Наш король может только судиться с подданными да кропать стишки на латыни. Лучше б он был безграмотен, как Теодорих! Впрочем, — смущенно добавил Невитта, — я и сам умею читать и писать. Мой отец пришел сюда с Теодорихом из Паннонии и больше всего на свете любил поразглагольствовать о священном долге готов: защищать Римскую цивилизацию от дикарей-франков. Старик готов был в лепешку разбиться, но дать мне латинское образование. Спору нет, порой оно на пользу. И все же в ближайшие месяцы, боюсь, нашему королю скорее понадобится умение вести в бой конницу, чем склонять «amo-amasamat».

ГЛАВА 5

Пэдуэй возвращался в Рим в самом прекрасном расположении духа. Впервые, не считая деловых визитов к Томасусу-сирийцу, он побывал в гостях! А Мартин, несколько холодный внешне, в глубине души был человеком общительным... Он спешился и отдал поводья Германну, даже не обратив внимания на трех угрюмых типов, что стояли возле изгороди у его дома на Длинной улице.
Путь преградил бородатый мужчина, самый солидный из трех поджидавших. В его руке был лист бумаги — настоящей бумаги, наверняка от обученного Пэдуэем валяльщика, — с которого он вслух читал:
— ...среднего роста, каштановые волосы, карие глаза, нос крупный. Говорит с акцентом. — Бородач резко вскинул голову: — Мартинус Падуанский?
— Sic. Quis est?
— Ты арестован. Следуй за мной. И без шума!
— Что?! Кто... почему...
— Приказ префекта города. По обвинению в колдовстве.
— Но... но... Эй! Не имеете...
— Я же сказал: без шума!
Двое зашли с боков, подхватили Мартина под руки и повели ею по улице. Когда он попытался воспротивиться, они вытащили короткие дубинки. Пэдуэй в отчаянии завертел головой. Германн уже скрылся за поворотом. Фритарика тоже не было видно: разумеется, спал, как обычно. Пэдуэй набрал полную грудь воздуха, приготовившись закричать, но мужчина справа угрожающе взмахнул дубинкой. Воздух пришлось с шумом выпустить.
Тюрьма стояла на Капитолийском холме. Безучастный чиновник немедленно потребовал назвать имя, возраст и адрес. Пэдуэй до сих пор был точно в тумане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65