».
Следующий день прошел так же, как и предыдущий, без Альбена.
Вечером, по окончании работ, смотритель г-н Н. совершал свой обычный обход мастерских. Завидев его еще издали, Клод снял с головы свой грубый шерстяной колпак, застегнул на все пуговицы серую куртку, печальную ливрею Клерво, – ибо в тюрьмах известно, что прилично застегнутой курткой можно снискать благоволение начальства, – и, стоя у станка с колпаком в руке, ожидал приближения смотрителя. Смотритель подошел.
– Господин начальник, – обратился к нему Клод. Смотритель остановился, наполовину обернувшись.
– Господин начальник, – продолжал Клод, – это правда, что Альбена перевели в другое отделение?
– Да, – ответил смотритель.
– Господин начальник, – не унимался Клод, – мне нужен Альбен, чтобы жить.
И тут же прибавил:
– Вам известно, что мне не хватает тюремного пайка и что Альбен отдавал мне половину своего хлеба?
– Это его дело, – сказал смотритель.
– Господин начальник, нельзя ли перевести Альбена обратно в мое отделение?
– Никак нельзя. Есть постановление.
– Чье?
– Мое.
– Господин начальник, для меня это – дело жизни и смерти, и все зависит от вас.
– Я никогда не меняю своих решений.
– Господин начальник, разве я чем-нибудь провинился перед вами?
– Нет.
– Почему же, – спросил Клод, – вы разлучаете меня с Альбеном?
– Потому, – ответил смотритель.
Дав это объяснение, смотритель прошел мимо.
Клод опустил голову и умолк. Бедный лев в клетке, которого разлучили с его собачкой!
Мы вынуждены признать, что горе, причиненное Клоду этой разлукой, ничуть не уменьшило прожорливости нашего арестанта, в некотором роде болезненной. Впрочем, с виду все в нем оставалось как будто по-прежнему. Он не говорил об Альбене ни с кем из товарищей. Он одиноко расхаживал по двору в часы прогулок и мучился голодом. Только и всего.
Однако те, кто его хорошо знал, замечали, что лицо его с каждым днем мрачнеет и приобретает выражение, не предвещающее ничего доброго. Вместе с тем он был еще более кроток, чем обычно.
Несколько заключенных предложили делиться с ним своим пайком, но он с улыбкой отказался от этого.
С тех пор как он услышал ответ смотрителя, он каждый вечер стал проделывать нелепость, казавшуюся весьма удивительной со стороны такого степенного человека. В ту минуту, когда смотритель совершая в определенный час обычный ежедневный обход мастерской, проходил мимо его станка, Клод поднимал голову и пристально на него глядел, затем голосом, в котором слышна была одновременно и мольба и угроза, произносил следующие три слова: «Как с Альбеном?» Смотритель делал вид, что не слышит, или же пожимал плечами и проходил мимо.
Однако напрасно пожимал он плечами, так как всем свидетелям этих непонятных выходок было ясно, что Клод что-то задумал. Вся тюрьма с тревогой ожидала исхода этой схватки между упрямством и решимостью.
Впоследствии выяснилось, что Клод как-то раз сказал смотрителю:
– Послушайте, господин начальник, верните мне моего товарища. Поверьте, мне вы хорошо сделаете. Запомните, что я вам это говорю.
Однажды в воскресенье, когда он находился во дворе и в продолжение нескольких часов все в одной и той же позе, обхватив обеими руками голову и опершись локтями о колени, неподвижно сидел на камне, к нему подошел заключенный Файет и со смехом крикнул:
– Какого черта ты тут торчишь, Клод?
Клод медленно поднял к нему строгое лицо и ответил:
– Я сужу одного человека.
Наконец вечером 25 октября 1831 года, когда смотритель обходил мастерские, Клод с треском раздавил стеклышко от часов, найденное им утром в коридоре. Смотритель спросил, что это за шум.
– Да ничего, – ответил Клод, – это я. Господин начальник, верните мне моего товарища.
– Никак нельзя, – ответил смотритель.
– А между тем – надо, – тихим и решительным голосом произнес Клод и, глядя в упор на смотрителя, добавил: – Подумайте. Сегодня у нас двадцать пятое октября. Даю вам сроку до четвертого ноября.
Один из надзирателей заметил смотрителю, что Клод ему угрожает и что его бы следовало посадить за это в карцер.
– Не нужно карцера, – с презрительной усмешкой возразил надзиратель, – с этим народом полагается быть добрым.
На следующий день, когда Клод одиноко и задумчиво прохаживался по двору, в то время как остальные заключенные дурачились на залитой солнцем лужайке на другом конце двора, к нему подошел заключенный Перно.
– О чем ты задумался, Клод? У тебя невеселый вид.
– Я боюсь, – ответил Клод, – как бы с нашим добрым господином Н. скоро не случилось какого-нибудь несчастия.
От 25 октября до 4 ноября целых девять дней. Ни одного из них не пропустил Клод, чтобы со всей серьезностью не напомнить смотрителю о своем состоянии, все ухудшавшемся с тех пор, как исчез Альбен. Смотритель, которому это надоело, посадил его на сутки в. карцер, потому что его просьба чересчур смахивала на требование. Вот все, чего добился Клод.
Наступило 4 ноября. В это утро Клод проснулся с просветленным лицом, какого у него не замечали С той поры, как пресловутое решение г-на Н. разлучило его с другом. Проснувшись, он стал рыться в некрашенном деревянном сундучке, стоявшем в догах его постели; там были сложены его пожитки. Он вынул оттуда пару женских закройных ножниц. Эти ножницы и растрепанный томик «Эмиля» были единственными вещами, оставшимися у него от женщины, которую он любил, от матери его ребенка, от его былой счастливой семейной жизни. Две совершенно ненужных Клоду вещи – ножницы, которые могли служить только женщине, а книга – только грамотному. Клод не умел ни шить, ни читать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9