Что действительно вызывало у Карин неприязнь к Рихтеру, так это ее неуверенность в его искренней приверженности идеям нацизма. Похоже, Феликс Рихтер был больше всего заинтересован в том, чтобы сделаться диктатором, неважно чего, какой страны. Карин, для которой все желания были связаны с Германией и были превыше даже самого желания жить, всегда подозревала, что Рихтер вполне довольствовался бы, правь он какой-нибудь там Угандой, или Ираком, или какими-то островами.
Она нажала на трубке кнопку «звук».
— Добрый день, Феликс.
— Приветствую тебя, Карин. Ты уже слышала?
— О чем?
— Значит, не слышала, иначе не спрашивала бы. На нас напали. На Германию. На движение.
— О чем ты говоришь? Кто?
— Французы.
Одного этого слова было достаточно, чтобы испортить ей настроение на целый день. Отец Карин был Oberfeldarzt, подполковник медицинской службы, и служил в оккупированной Франции. Его убили французы, когда он ухаживал за немецкими солдатами, раненными при сдаче Сен-Саво. Подросшая Карин не раз, лежа в постели, вместо сказок слушала, как за стеной родные и их друзья рассказывали о коварстве и неверности французов и о том, как те предали собственную страну.
— Продолжай, — сказала Карин.
— Этим утром я встретился с эмиссаром Доминика, приехавшим на «дни хаоса», — сообщил ей Рихтер. — Он потребовал, чтобы мы вошли в его организацию. Получив мой отказ, они уничтожили мой клуб. Сожгли дотла.
Карин это не взволновало. Клуб предназначался для дегенератов, и она была даже рада, что его больше нет.
— А где при этом был ты? — поинтересовалась она.
— Меня вывели оттуда под дулом пистолета.
Карин наблюдала, как ее соратники рассредоточиваются среди деревьев. У каждого в руках был какой-нибудь символ Рейха. И она была уверена, что ни один из них не убежал бы от француза, будь там у него пистолет или что-то еще, не менее угрожающее.
— Где ты сейчас? — спросила она.
— Только что вошел в свою квартиру. Карин, эти люди пытаются создать сеть подконтрольных им организаций. Они вообразили, что мы станем еще одним голосом в их хоре.
— Пусть себе воображают, — сказала она. — Фюрер позволял другим правительствам воображать все, что им вздумается. А потом заставлял исполнять свою волю.
— Каким образом? — уточнил Рихтер.
— Что значит каким? — удивилась она. — Благодаря собственной воле. Благодаря армии.
— Нет, — возразил Рихтер. — Благодаря обществу. Разве не ясно? Он попытался сбросить правительство Баварии в 1923 году. Но у него не было достаточной поддержки, и его арестовали. В тюрьме он написал «Майн кампф», где представил свой план обновленной Германии. Не прошло и десяти лет, как он стал во главе нации. Он остался тем же человеком, говорившим те же самые вещи, но книга помогла ему завоевать массы. И как только они ему подчинились, он начал править фатерляндом. А как только это произошло, для фюрера перестало что-либо значить то, что думали или делали другие государства.
Карин была слегка озадачена.
— Феликс, я не нуждаюсь в уроках истории.
— Это не история, это будущее, — объяснил он. — Карин, мы должны управлять народом здесь и сейчас. У меня имеется план, как сделать, чтобы сегодняшний вечер вошел в историю.
Ее мало волновал сам Рихтер. Тщеславный, самовлюбленный пижон, пусть с кое-какими задатками фюрера, но лишь с малой толикой его мужества.
А что если в нем что-то проснулось, подумала Карин. Вдруг этот пожар что-то в нем изменил?
— Ладно, Феликс, я слушаю. Что ты предлагаешь?
Он стал рассказывать. Карин внимательно слушала со все возрастающим интересом, так что ее мнение о Рихтере даже несколько поколебалось в лучшую сторону.
Каждая его мысль, каждое его слово были проникнуты восхвалением Германии, но непременно вместе с Феликсом Рихтером. Однако в том, что он говорил, был свой смысл. И хотя сама Карин предпринимала каждую из своих тридцати девяти операций, имея в голове четкий план и просчитав результат, ей пришлось признать, что какая-то ее часть откликается на импульсивную идею, предложенную Рихтером. Это будет неожиданным ходом. Дерзким. И поистине историческим.
Карин выглянула наружу, посмотрела на палатки, на своих бойцов, уже разобравших амуницию. Это было то, что она любила, и это было все, что ей требовалось. Но то, что предлагал Рихтер, добавляло ей еще и возможность нанести удар по французам. Французам.., и остальному миру.
— Хорошо, я согласна это сделать, — сказала она. — Загляни ко мне в лагерь перед праздником, и мы все оговорим. А вечером французы узнают, что с помощью огня с «Фойером» им не совладать.
— Мне это нравится, — признался Рихтер. — Мне это очень нравится. Но, Карин, одного из них проучат еще раньше. Определенно раньше.
Рихтер повесил трубку. Карин продолжала сидеть, слушая короткие гудки, когда появился Манфред.
— Все в порядке? — поинтересовался он.
— А разве так бывает? — горько спросила она. Карин отдала ему трубку, и он сунул ее в карман ветровки. Затем женщина выбралась из кабины и возобновила занятие, ради которого действительно следовало жить: вложить оружие в руки своих последователей и зажечь огонь в их сердцах.
Глава 24
Четверг, 15 часов 45 минут, Гамбург, Германия
Начало второй половины дня Худ со Столлом провели за переговорами с Лангом, обозначив тому технические нужды и размеры финансового обеспечения. Позже Ланг вызвал несколько своих лучших технических советников, чтобы определить, многое ли из того, что понадобится для Оперативного центра, выполнимо. Худ с приятным чувством, хотя и без удивления, обнаружил, что большая часть из необходимого уже существует в чертежах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146