Поднятое почти до верхней поперечины лезвие потемнело от дождей и крови, а плетеная корзина, тоже подлинная, изрядно поизносилась.
На дне корзины Доминик обнаружил труху от опилок, которые туда специально подсыпали, чтобы они впитывали кровь. А еще там можно было увидеть остатки волос — они цеплялись за прутья стенок, когда головы падали в корзину.
Все выглядело в точности так, как в 1796 году, когда специальные кожаные ремешки последний раз обхватили запястья и щиколотки приговоренного. Когда lunette — металлический ошейник в форме правильного круга — сомкнулся на шее последней жертвы, не оставляя той ни малейшей возможности шевельнуться. Какой бы страх ты ни испытывал, шансов выскользнуть из обруча и уклониться от падающего ножа попросту не было. Как только палач освобождал стопор гильотины, ничто уже не могло предотвратить восьмидесятифунтовый смертельный удар. Голова скатывалась в свою корзину, а тело сбрасывали вбок, тоже в плетеную корзину, но только выстланную кожей, и механическая смерть снова была готова принять свою следующую жертву. Отсечение происходило настолько быстро, что некоторые тела еще продолжали дышать, воздух из легких выходил прямо через шею, пока тело убирали с козел. Поговаривали, что мозг, еще несколько секунд остававшийся живым в отсеченной голове, позволял жертве слышать и видеть ужасные последствия собственной казни.
В расцвет якобинского террора палачу Шарлю Анри-Сансону и его подручным удавалось обезглавливать по одному человеку в минуту. За три дня было гильотинировано триста мужчин и женщин, тысяча триста человек — за шесть недель, а общее количество жертв с 6 апреля 1793 года по 29 июля 1795-го составило 2831 человека.
Интересно, что обо всем этом думал герр Гитлер, размышлял Доминик. Производительность газовых камер Треблинки была двести человек за пятнадцать минут. Через газовые камеры Освенцима за то же время проходили две тысячи. Могла ли у такого спеца по убийству после этого вызывать уважение гильотина, или он просто посмеивался над работой любителей?
Гильотина была гордостью Доминика. Позади нее, на стене, в вычурных рамках висели газеты и листовки того времени, а также подлинные документы за подписью Жоржа Жака Дантона и других лидеров Великой французской революции. Но ничто не волновало его так, как гильотина. Даже в полумраке, при выключенном верхнем свете он ощущал присутствие этого устройства, служившего напоминанием того, что для достижения успеха необходимо обладать незаурядной решимостью. Не только аристократы, но и их дети теряли головы под этим зловещим лезвием, но такова уж была цена революции.
Зазвучал сигнал телефона. Это была третья, личная, линия, минующая всех секретарей. Ее номер был известен только его партнерам и Хорну.
Доминик, сидевший во внушительном кожаном кресле, подался вперед. Это был довольно долговязый мужчина с большим носом, высоким лбом и мощным подбородком. Его коротко остриженные воронова крыла волосы эффектно контрастировали с белоснежной водолазкой, с которой сливались белые брюки.
Доминик ткнул пальцем в кнопку громкой связи на телефонном аппарате.
— Да? — произнес он негромко.
— Доброе утро, месье Доминик, — поздоровался позвонивший. — Это Жан-Мишель.
Доминик бросил взгляд на часы.
— Что-то вы рано.
— Встреча оказалась недолгой, месье Доминик.
— Расскажите, — приказал хозяин кабинета.
Жан-Мишель подчинился и поведал ему о лекции, которую был вынужден выслушать под пыткой, и о том, что немец считает себя ровней месье Доминику. Еще он посетовал на то, как мало удалось разузнать про Карин Доринг.
Доминик выслушал все, не проронив ни слова. И только когда Жан-Мишель закончил, прозвучал вопрос:
— Как ваш глаз?
— Надеюсь, все будет в порядке, — ответил Жан-Мишель. — Я договорился с врачом об осмотре на вторую половину дня.
— Хорошо, — сказал Доминик. — Вам не следовало выходить без Ива и Анри. Для того их и послали с вами.
— Понимаю, месье Доминик, простите меня, — извинился Жан-Мишель. — Я не хотел провоцировать герра Рихтера.
— Вы никого и не провоцировали бы, — заверил его Доминик. Его голос был само спокойствие, губы широкого рта оставались расслабленными, только карие глаза еще больше потемнели от бешенства. — Анри рядом с вами?
— Да, он здесь, — подтвердил Жан-Мишель.
— Дайте его мне, — приказал Доминик. — И еще, Жан-Мишель? Сегодня вечером обязательно возьмите их с собой.
— Непременно, месье Доминик, — заверил Жан-Мишель. Значит, маленький Гитлер начал свой марш с запугивания полномочных представителей, подумал Доминик. Это не вызывало особого удивления. В тщеславие Рихтера идеально вписывалась вера в собственную значимость. К тому же он был немцем. Этим людям чуждо такое понятие, как смирение, они не воспринимают его.
К телефону подошел Анри, и Доминик за считанные секунды переговорил с ним, после чего нажатием кнопки отключил связь и откинулся назад, на спинку кресла.
Пока Рихтер был еще слишком слаб, чтобы представлять собой реальную силу в Германии, однако его следовало бы поставить на место еще до того, как он обретет таковую. Жестко и необязательно по-джентельменски. Несмотря ни на что Рихтер по-прежнему оставался первой кандидатурой, однако, если с ним ничего не получится, придется остановить выбор на Карин Доринг. У той тоже был независимый характер, но она еще нуждалась в деньгах. А когда Доринг увидит, что произойдет с тем же Рихтером, она проявит благоразумие.
По мере того как Доминик всматривался в темный силуэт гильотины, гнев в его глазах постепенно затухал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146