Патентованные программы Столла увеличили пропускную способность системы «гермитлинк» с двух до пяти килобайтных блоков с использованием протокола передачи файлов Z-модема и широкополосной радиотрансляцией в диапазоне от 2,400 до 2,483 гигагерц.
Впрочем, все это не слишком помогло. Нэнси сумела рассказать им не так уж много. Она знала о расположении производственного и программного отделов. Но ей ничего не было известно о помещениях для руководителей и личных апартаментах Доминика.
Худ оставил Нэнси с ее думами, а решившего расслабиться Столла — за игрой на компьютере. Пробравшись в кабину пилотов, Пол стал слушать, как возбужденный, почти жизнерадостный Хаузен рассказывает о своей юности.
Отец его, Максимиллиан Хаузен, проходил службу в «люфтваффе». Будучи специалистом по ведению ночного боя, он участвовал в испытаниях самолетов Хейнкеля и во время первого же боевого вылета на своем He-219 сбил пять английских бомбардировщиков «ланкастер». В голосе Хаузена не было извиняющихся интонаций за военные подвиги отца. Служба в армии была неизбежна, и она не уменьшила ни сыновней любви, ни уважения. И все же, пока немец рассказывал о делах своего родителя, Полу трудно было не думать о семьях тех молодых членов экипажей, что были сбиты вместе с «ланкастерами».
По-видимому, как-то ощутив мысли Худа, Хаузен сменил тему.
— А ваш отец проходил службу? — спросил он американца — Мой отец был медиком. Он служил в Форт-Маклеллане, это в штате Алабама, сращивал сломанные кости и лечил... — Худ бросил взгляд на Элизабет, — м-м.., в общем разные болезни.
— Я вас понял, — сказал Хаузен.
— Я тоже, — вставила Элизабет.
Пол почувствовал себя, как если бы он снова очутился в Оперативном центре и старается пройти по натянутому канату между политической корректностью и дискриминацией по половому признаку.
— И вам никогда не хотелось стать врачом? — продолжал допытываться Хаузен.
— Нет, — признался Худ. — Мне хотелось помогать людям, и я счел, что политика тут лучший из способов. Некоторые представители моего поколения думали, что решением могла бы стать революция. Но я предпочел поработать с так называемым истеблишментом.
— Это мудрый выбор, — одобрил Хаузен. — Революция редко становится решением.
— А как насчет вас? — поинтересовался Худ. — Вы всегда хотели стать политиком?
Хаузен отрицательно покачал головой.
— С того момента, как я научился ходить, я хотел летать, — ответил он. — Когда мне было семь лет, мы жили на ферме в Вестфалии, неподалеку от Рейна. Отец научил меня летать на моноплане «фоккер-спайдер» девятьсот тринадцатого года выпуска, который он сам же и восстановил. Когда мне исполнилось десять и я учился в боннской начальной школе, я на близлежащем летном поле пересел на двухместный биплан «букер». — Хаузен улыбнулся. — Но я видел, как то, что казалось прекрасным сверху, превращалось в убожество, когда я был на земле. И повзрослев, подобно вам, решил помогать людям.
— Должно быть, родители испытывают за вас гордость, — заметил Худ.
Хаузен слегка помрачнел.
— Не сказал бы. Ситуация была довольно сложной. У отца было вполне определенное мировоззрение, в том числе и на то, чем должен заниматься его сын, чтобы зарабатывать на жизнь.
— И он хотел, чтобы вы летали, — утвердительно сказал Худ.
— Да, он хотел, чтобы я оставался с ним.
— Почему? Ведь вы даже не предавали какого-то семейного бизнеса.
— Хуже того, — ответил Хаузен. — Я предал отцовские надежды.
— Понимаю. И они по-прежнему никак не простят вас?
— Папа умер два года назад. Незадолго до его смерти нам удалось поговорить, правда, многое, очень многое так и осталось не досказанным. С мамой мы беседуем постоянно, хотя она и очень изменилась после смерти отца.
Слушая Хаузена, Худ не мог не вспомнить замечания Байона о том, что замминистра гоняется за мельканием своего имени в газетных заголовках. Будучи сам политиком, Худ понимал, что хорошая пресса — дело важное. Но ему очень хотелось надеяться, что этот человек был искренен. В любом случае никакого освещения прессой во Франции не предвиделось.
Политическая «уловка-22», подумал Худ, криво усмехнувшись. Никто не сообщит о нашем триумфе в случае успеха, но и никто не расскажет о нашем аресте в случае провала.
Худ и сам уже собирался вернуться в салон, но тут послышались настоятельные призывы Столла.
— Шеф, идите сюда! Тут что-то не так с компьютером! В речи опцентровского компьютерного гения больше не проскальзывало испуганного тремоло. Голос Матта Столла звучал озабоченно, но очень твердо. Худ быстро направился к нему по белому мягкому ковру.
— Что там у вас не так?
— Посмотрите, что только что влезло в мою игру. Худ уселся справа от него. Нэнси покинула свое место по другую сторону салона и устроилась справа от Мэтта. Столл опустил шторку на иллюминаторе, чтобы было лучше видно. Все уставились на экран.
Там пошло изображение пергаментного свитка с готическим текстом. Одна белая рука держала свиток сверху, другая — снизу. Текст гласил:
"Внимание, граждане!
Ради Бога простите нас за это вторжение. Знаете ли вы, что согласно данным Программы о приговорах и Группы по защите общественных интересов треть всех чернокожих в возрасте от двадцати до двадцати девяти лет находятся в тюрьмах, под надзором или осуждены условно? Знаете ли вы, что эта цифра была на десять процентов меньше каких-то пять лет назад? Знаете ли вы, что эти черные ежегодно обходятся государству более чем в шесть миллиардов долларов? Следите за нашим сообщением через восемьдесят три минуты..."
— Мэтт, откуда это взялось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146