Идешь среди полей, запах цветов так и пронизывает тебя насквозь, а вокруг женщины собирают розы, левкои, гвоздику. Затем цветы на повозках отправляют в Париж.
Часам к восьми мы попадали к матушке Сане. Теперь уже этой славной женщины, наверное, нет в живых. А в те времена матушка Сане держала кабачок, расположенный между Фонтене-о-Роз и Робинсоном. Об этом кабачке ходили целые легенды. Году в 1845 он стал очень модным, благодаря компании художников-реалистов, завсегдатаев кабачка. Некоторое время здесь кумиром был Курбе, говорили даже, что огромная вывеска над дверью, с изображением горы всякой живности и овощей, в какой-то мере обязана и его кисти. Как бы то ни было, кабачок был славный; в прохладной тени живых беседок, выстроившихся под развесистыми деревьями, подавалось легкое, с кислинкой, вино в глиняных кувшинах и знаменитое жаркое из кроликов. Поеживаясь от утренней прохлады, мы завтракали здесь, примостившись на краешке непокрытого стола, почерневшего от сырости. Обычно в этот ранний час здесь не было никого, кроме нас да хлопотливых служанок, которые резали кроликов и ощипывали к вечеру цыплят. Ах! До чего же вкусны были свежие яйца в эти чудесные ранние часы пробуждающейся весны!
Уже пригревало, когда мы снова пускались в путь. Мы торопились в Ольнэ, проходя справа от Робинсона. Теперь на нашем пути лежали огромные поля клубники. Сначала розы, теперь клубника! В этих местах клубника и фиалки — основные культуры. Клубнику здесь продают на фунты, развешивая ее на старых облезлых зеленых весах. По воскресеньям вечером сюда приходят всей семьей с корзинками и, устроившись где-нибудь на краю поля, вдоволь наедаются клубники. Наконец к девяти часам мы добирались до Ольнэ — маленькой деревушки всего в несколько домиков, вытянувшихся вдоль дороги. Отсюда начинается знаменитая Волчья долина, прославленная тем, что здесь жил Шатобриан. Сейчас же за поворотом попадаешь в настоящую пустыню. Должно быть, дорога проложена по песчаному карьеру, по обеим сторонам высятся песчаные стены, а при ходьбе нога утопает в желтой песчаной пыли. Но вот выемка карьера расширяется, начинаются скалы, по уступам которых спускаются высокие деревья. Вот здесь-то, в глубине тесной долины, и находится бывшее поместье Шатобриана; архитектурные причуды в романтическом вкусе, стрельчатые окна и готические башенки кажутся искусственно прилепленными к обычному буржуазному дому. Дальше дорога идет в гору и становится все более дикой; она вся в глубоких рытвинах, в расщелинах скал пробиваются кривые сосенки. Оказавшись здесь в жаркий июльский день, можно подумать, что находишься где-нибудь в заброшенном уголке Прованса. Но вот наконец дорога выходит на плато, и глазам внезапно открывается широкая панорама, а на горизонте, там, где синее небо сливается с землею, темной полоской тянется Верьерский лес.
Когда идешь к лесу по краю плато, то долина Бьевры видна как на ладони, а за ней до самого горизонта тянутся бесконечные ряды холмов, постепенно исчезая в фиолетовой дымке. Затем начинаешь различать деревни, ряды тополей, белые фасады домиков, обработанные поля, четкие квадраты которых окрашены всеми оттенками желтого и зеленого цветов, словно брошенный на землю пестрый наряд Арлекина. Нигде у меня не было такого ощущения простора.
III
Первое время мы легко теряли дорогу в Верьерском лесу, хоть он и не очень велик. Помню однажды, решив сократить путь, мы пошли напрямик через кустарник и попали в такую чащобу, что целых два часа кружили на одном и том же месте и никак не могли выбраться. Чтобы отыскать дорогу, Поль даже взобрался на дуб, как Мальчик с пальчик, но лишь исцарапал ноги, а увидел только верхушки деревьев, — покачиваясь на ветру, они терялись вдали.
Я не знаю другого столь же очаровательного леса. Длинные просеки поросли мягкой травой, которая бархатным ковром ложится под ноги. Эти лесные улицы радиусами сходятся к круглым площадкам, настоящим зеленым залам, а над ними высокие деревья, словно колонны, поддерживают зеленый купол. Сюда входишь с благоговением, точно под своды церкви. Но мне больше нравились неприметные дорожки, узкие тропинки, которые уходят прямо в лесную чащу. Идешь, идешь и вдруг увидишь в конце тропинки далекий просвет, беленькое круглое пятнышко. А другие тропинки в каком-то зеленоватом мерцании извиваются и петляют, уводя в бесконечность. Сколько тут восхитительных уголков, полян с белоствольными стройными березами, с огромными величественными дубами, обступившими поляну, словно королевский кортеж! Сколько пригорков, сплошь покрытых цветущими кустиками земляники и бледными фиалками, сколько неожиданных овражков, где трава достает до самого подбородка, и косогоров, откуда деревья в беспорядке спускаются на равнину, словно авангард армии гигантов.
Среди всех этих уединенных уголков один нас особенно пленил. Как-то утром, идя по лесу вдали от дороги, мы набрели на озерко, заросшее камышом и подернутое ряской, и, не зная его настоящего названия, окрестили его «Зеленым озером». Потом мне сказали, что оно называется «озеро Шало». Редко встретишь более заброшенное место. Ветви деревьев раскинулись над водой то букетом, то фонтаном, бросающим вверх каскад струй. Тут были все оттенки и тона зелени — от прозрачной, нежной, как кружево, до густой, почти черной; ива склонила к воде свои ветви, осина струит серебристо-пепельный дождь своей листвы. И вся эта буйная зелень, то уходя ввысь, то располагаясь ярусами, то, будто тяжелые занавеси, сползая к воде, отражается в стальной глади озера, куда словно опрокинулось другое небо, а в нем точно повторяются ее чистые очертания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152