Одно только слово смогло перевернуть умы: свобода!
– Наполеон не слишком-то придавал ему значение!
– Это он все погубил, в наши дни уже нельзя быть деспотом. Народ должен составлять и принимать законы, выдвигая своих депутатов. Нельзя, чтобы огромное число людей приносило себя в жертву привилегированному меньшинству, чтобы сильные подавляли слабых, чтобы военачальники, не советуясь ни с кем, решали судьбу нации…
Эта бесстрашная революционерка уже внушала Николаю некоторое беспокойство – слишком далеко зашла в своем отрицании: зашатались престолы, опустели церкви, дороги заполнили страшные крестьяне с вилами и косами. Он попытался охладить ее пыл, объясняя, что жажда свободы – болезнь Запада, в России, например, люди счастливы жить под абсолютной властью царя.
– Даже крестьяне-рабы?!
– Да. Что делали бы они со своей независимостью? Привязанные к земле, они не знают никакой ответственности и, как следствие, никаких забот. С самого рождения понимают, что не могут рассчитывать ни на что другое. А потому не страдают. Помимо всего прочего, неравенство – это закон природы.
– Который люди должны исправить!
– Вы, во Франции, попробовали, и что из этого вышло?
Софи с сомнением покачала головой: этот человек отстал от нее века на два, хотя кажется умным, добрым, открытым.
– Мы так далеки друг от друга, – вздохнула она.
Слова эти потрясли его.
– Нет-нет, – быстро сказал Озарёв. – Вы видели моего ординарца, Антипа? Это мой крепостной. Что, он кажется несчастнее вашего швейцара и конюха, этих свободных граждан? Личное счастье – вопрос характера, удачи, здоровья, религии, но никак не политики!
Госпожа де Шамплит уже готова была возмутиться, но собеседник не дал ей времени, продолжая горячо и убедительно:
– Уверен, если бы вы лучше узнали нашу жизнь, вы бы убедились, что она устроена гармонично и мудро. Послушайте, у меня есть идея! Вам надо посмотреть, что такое православная служба. Самая волнующая бывает по воскресеньям в личной часовне царя во дворце Бурбонов. Иностранцы могут получить приглашение…
– Я буду чувствовать себя там не в своей тарелке!
– Не надо так думать. Там собираются все сколь-нибудь выдающиеся люди, наслаждаются церковными песнопениями. И потом, вы увидите нашего императора…
Софи энергично покачала головой.
– Не хотите? – грустно спросил Николай.
Она молчала.
– Что ж, не стану настаивать… Я понимаю…
В тишине раздавалось только тиканье часов. Маркиза неожиданно подумала, что провела почти час в компании мужчины, мысль эта привела ее в замешательство. Родители, должно быть, все еще сидят в маленькой гостиной, где она их оставила. Что думают они о ее долгом отсутствии? Придется избегать расспросов. Женщина встала.
– Уже? – воскликнул Озарёв.
Юноша выглядел таким расстроенным, что Софи чуть не засмеялась:
– Поздно!
– Но мне так много еще надо вам сказать! Мне совершенно необходимо снова видеть вас!..
– Поскольку вы остаетесь, у нас будет много времени, – сказала почти шепотом госпожа де Шамплит, протягивая ему руку.

8

Николай сколько угодно мог объяснять, что для господина де Ламбрефу дело чести оставить его у себя и что в подобной ситуации, найди он другое место жительства, прослывет неблагодарным, Дельфина отказывалась слушать любые доводы, обижалась, сердилась и в конце концов сказала, что сообщит, когда будет расположена увидеться вновь. Здесь он выказал раскаяние, гораздо более сильное, чем испытывал на самом деле, любовница смогла уйти с высоко поднятой головой. Когда баронесса была почти в дверях, молодой человек бросился за ней со словами «Дельфина! Это невозможно!..», догнал и попытался смягчить приговор, но услышал в ответ: «Нет! Вам придется подождать моего прощения!» Это «вы» ошеломило его, он замер, бессильно опустив руки. Вернулся в комнату, опустился на край постели, которая на этот раз осталась неразобранной, приготовился страдать и вдруг почувствовал странное облечение: во-первых, объяснение вышло гораздо более мирным, чем ему представлялось, а во-вторых, наверняка за два-три дня Дельфина успокоится и сменит гнев на милость. Озарев вернулся в особняк Ламбрефу с чистой совестью.
Впрочем, здесь тоже подстерегали волнения: в его отсутствие хозяин дома принес приглашение на ужин. Впервые после приезда Софи граф предлагал ему свой стол. Несомненно, она убедила в этом родителей, которых раньше призывала избегать постояльца. Мысль об этом льстила самолюбию русского, сердце которого жаждало доверия, тщеславие требовало успеха. Внимательно осмотрев себя перед зеркалом, он задумался о природе своих чувств и пришел к выводу, что госпожа де Шамплит не вызывала у него никакой нежности, но нравиться ей хотелось непременно. Вполне удовлетворенный этим выводом, молодой человек стал с нетерпением ожидать назначенного часа.
Николай рассчитывал застать в гостиной большое общество, а потому был немало удивлен, увидев только Софи и ее родителей. Итак, его пригласили на семейный ужин, это стало очередным потрясением: просто накрытый стол, четыре прибора, после месяцев войны все живо напомнило ему родной дом. Словно желая усилить смущение гостя, граф стал расспрашивать его о России. С комком в горле тот говорил об отце, сестре, мсье Лезюре, соседях, березовой роще, речушке, где было полно рыбы, которую мальчишкой с удовольствием удил. Он понимал, что подобная ностальгия не пристала военному, что из-за своей чувствительности рискует утратить уважение Софи, но одно воспоминание влекло за собой другое, остановиться было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47