После первых стаканов компания разгорячилась. За соседним столиком сидели французы, гражданские, с белыми бантами в петлицах. Они встали, чтобы произнести тост во славу доблестных союзников. Русским не оставалось ничего другого, как выпить за здоровье соседей. Этот обмен любезностями пришелся не по душе нескольким посетителям, устроившимся недалеко от входа: хмурые лица выдавали в них бонапартистов. Один из них, седой, с черной повязкой на глазу, вдруг встал и громко выкрикнул:
– Я поднимаю свой стакан за истинную Францию, которая еще не сказала свое последнее слово!
Русские офицеры переглянулись – заявление не показалось им оскорбительным, но смахивало на провокацию. Розников, плохо переносивший алкоголь, выпучил глаза и промямлил:
– Что? Что он тут говорит? Хочет замарать нашу честь?
– Нет, Ипполит, – сказал Николай, удерживая его за руку. – Уймись. Это их дело, французов.
Но Розников словно пьянел от собственных слов.
– Хочет замарать нашу славу? – повторял он и стучал кулаком по столу. – Не позволю! Не желаю терпеть!
Его успокоили, предложив выпить за Литовский полк. Почти не переводя дыхание, поручик осушил один за другим три стакана. Следом – Николай. Роялисты за соседним столиком восхищенно покачивали головами:
– Вот это да, ну и желудки у них!..
Все мешалось в голове у Озарёва, происходящее различалось с трудом. Внезапно человек с черной повязкой встал и громким голосом стал перечислять победы Наполеона:
– Аустерлиц, Иена, Эйлау, Фридланд…
Когда было произнесено «Москова», Розников вскочил и бросился на него со словами:
– Повторите, мсье!
– Москова! – прокричал тот, размахивая невесть откуда взявшейся дубинкой.
Ипполит от удара осел на пол: по правде говоря, он был так пьян, что свалить его ничего не стоило легким прикосновением. Николай загорелся жаждой мести, жестом приказал товарищам оставаться на местах:
– Оставьте! Этот господин должен получить по заслугам от меня. – И двинулся вперед между столиками с хорошо рассчитанной медлительностью. Сердце билось сильнее, обуреваемое самыми разными чувствами – дружбы, справедливости, патриотизма. Люди молча расступались, выстраиваясь вдоль стен. Наконец, он оказался перед обидчиком, смотревшим на него серым, холодным глазом.
– Я мог бы разрубить вас на куски своей саблей, – сказал Озарёв голосом, в котором слышны были все переполнявшие его чувства, – но для вас это слишком большая честь. Ваши деревенские манеры требуют соответствующего наказания. Бросайте свою дубинку, сразимся голыми руками!
Но мужчина не стал его слушать и вновь замахнулся палкой, Николай рукой успел отразить удар, который немедленно отозвался в лопатке. Сдержав крик боли, он выбросил левый кулак и нанес противнику удар в подбородок, потом еще по лицу, увидел, как повязка сползла, обнажив розовое отверстие, схватил палку и обрушил ее на недруга. Началась рукопашная. Молодой человек был сильнее, француз слабел, будто из него выкачали кровь. Наконец, сопернику удалось припереть его к стене: глаз господина затуманился, изо рта текла струйка крови, он задыхался. Озарёв не мог отказать себе в удовольствии просто стоять рядом, не пользуясь очевидным своим преимуществом. Пару мгновений спустя бонапартист подобрал дубинку, отряхнулся и вышел.
Роялисты ликовали, стакан холодной воды привел Ипполита в чувство. Его товарищ гордился своим подвигом, хотя старался этого не показывать, когда русские и французы подошли к нему, чтобы поздравить. Во рту чувствовался неприятный вкус крови, наверное, разбита губа, но он не помнил, чтобы его ударили по лицу. Господин с белым бантом заказал шампанское.
С этого мгновения Николай уже мало что помнил: обильные возлияния, человек двадцать незнакомцев смеялись и кричали у него в голове. Внезапно появились какие-то женщины: напудренное бело-розовое лицо, дерзкий взгляд, надушенные волосы. Парижская гризетка? Или, скорее, проститутка? Одна, Эльвира, страстно обнимала его и шептала: «Мой казак!» Это раздражало, ведь он гвардеец! Что пытался объяснить ей, оказавшись наедине в какой-то комнате. Но малышка настаивала: «Пусть будет казак!» Молодой человек совсем пал духом. Розников оказался в соседней комнате с подвыпившей брюнеткой с усиками. Он плохо говорил по-французски, через перегородку приятель служил ему переводчиком.
– Эй! Николай! Что она сказала? Ты слышал?
– Да. Ты кажешься ей красивым и таинственным.
– А-а! Спасибо! Знаешь, она мила. У тебя как дела?
– Все порядке! – выдохнул юноша, помогая Эльвире расстегнуть платье.
На самом деле все было ужасно: он изнемогал, губа припухла и кровоточила, голова раскалывалась, пылала, и мучила мысль, хватит ли денег, чтобы расплатиться.

4

Озарёв с жадностью перечитал записку и расцеловал подпись: Дельфина приглашала к себе вечером, ближе к полуночи, на «чай по-английски, совершенно импровизированный». Странный, необычный час встречи только укрепил Николая во мнении, что эта женщина – восхитительнейший враг всякой банальности. Аналогичное приглашение получил и господин де Ламбрефу. В салоне баронессы, несомненно, будет толпа, но тем легче двоим переговорить. Дельфина, конечно, предусмотрела это. Единственное, о чем сожалел молодой человек, – его внешний вид, не слишком подходящий для собраний после вчерашнего происшествия: нижняя губа за ночь распухла еще больше и приобрела синеватый оттенок, на щеке красовалась царапина. Пострадал и мундир – воротник был порван. Впрочем, Антип уверял, что быстро приведет одежду в порядок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47