Потом захохотали оба, в два голоса.
И двое, грузно шагая, удалились, громко разговаривая и смеясь. В наступившей тишине снова раздалась трескотня мотоцикла, потом, постепенно затихая, вовсе заглохла.
Солдат попытался переменить положение: острая боль в боку пронзила его, боль очень сильная, но все же терпимая. Его донимала главным образом усталость. И сильно тошнило.
И тут, совсем рядом, из мрака, донесся низкий голос мальчугана, но что тот говорил, солдат не разобрал. Он почувствовал, что теряет сознание.

В зале собралась внушительная толпа: люди – большинство в штатском – стоят, сбившись небольшими кучками, сильно жестикулируя, о чем-то беседуют. Солдат пытается пробиться сквозь толпу. Он находит наконец более свободное местечко, где, сидя за столиками, люди распивают вино и, размахивая руками, о чем-то громко спорят. Столы тесно сдвинуты, и проход между скамьями, стульями и спинами сидящих очень затруднен, но как-никак видно, куда идешь. На беду, все места как будто заняты. Со всех сторон беспорядочно расставлены столики – круглые, квадратные, прямоугольные. За некоторыми сидят всего по три-четыре человека: самые большие столы – длинные, со скамьями вокруг, позволяют обслужить человек пятнадцать. Над стойкой склонился хозяин – высокий толстяк, особенно приметный потому, что стоит на возвышении. В узком промежутке между стойкой и последними столиками толпится кучка посетителей, одетых более нарядно – в короткие пальто городского покроя или шубы с меховым воротником; стаканы для них приготовлены рядом с хозяином – стоит протянуть руку, чтобы взять, – они виднеются в промежутке между фигурами стоящих, которые, энергично жестикулируя, о чем-то беседуют. Один из посетителей остается немного в стороне, справа, он не вмешивается в беседу своих друзей, но, прислонясь к стойке спиной, смотрит в залу, на сидящих там людей, на солдата.
Тот замечает наконец неподалеку столик – к нему сравнительно удобно подойти, и сидят за ним только двое военных: капрал-пехотинец и сержант. Оба неподвижные и молчаливые, они своими сдержанными повадками резко отличаются от всех окружающих. За их столиком есть свободный стул.
Солдату удается без особого труда пробраться к этому столику, и, положив руку на спинку стула, он спрашивает, можно ли присесть. Капрал отвечает: с ними был еще товарищ, но он на минутку отлучился и все не возвращается; похоже – он встретил кого-то из знакомых; можно пока что занять его место. Солдат так и поступает, весьма довольный тем, что удается присесть и отдохнуть.
Двое других молчат. Они и не пьют, перед ними даже нет стаканов. Шум в зале словно не достигает их ушей, окружающая суета не тревожит их взоров, устремленных в ничто, словно они спят с открытыми глазами. Если это и не так, во всяком случае зрелище, которое тот и другой неотрывно созерцают, перед каждым из них разное, поскольку тот, что сидит справа, повернулся лицом к совершенно голой стене – белые листы объявлений висят дальше, – а второй смотрит в противоположную сторону, туда, где расположена трактирная стойка.
На полдороге от стойки, над которой, расставив руки в упор, склонил свое тучное тело хозяин, между столиками проходит с нагруженным подносом молодая служанка. Она ищет глазами, соображая, куда направиться: вот она приостановилась, круто повернулась и оглядывается. Она не шевелится, не делает ни шага, только бедра под широкой сборчатой юбкой слегка покачнулись, шевельнулась голова с тяжелым узлом черных волос да слегка дрогнуло туловище; на вытянутых руках она, вровень с лицом, неподвижно держит поднос, а сама изогнулась, обернувшись в другую сторону, и довольно долго остается в таком положении.
Судя по направлению ее взгляда, солдат думает, что она заметила его присутствие и подойдет, чтобы принять у него заказ или даже сразу его обслужить, поскольку у нее на подносе бутылка красного вина, которую она, совершенно не заботясь о ее вертикальном положении, угрожающе наклонила, с риском ее обронить. Пониже бутылки, на траектории неминуемого падения – лысая голова старого рабочего, а тот, видимо ничего не подозревая, продолжает то ли в чем-то упрекать своего соседа слева, то ли увещевать его или призывать в свидетели своей правоты; при этом он потрясает правой рукой с переполненным стаканом, содержимое которого угрожает вот-вот пролиться.
Тут солдату приходит в голову, что на его столе нет ни одного стакана. На подносе – только бутылка и ничего больше, что позволило бы утолить жажду нового клиента. К тому же подавальщица, видимо, не обнаружила в его углу ничего такого, что привлекло бы ее внимание, и продолжает шарить глазами по зале: минуя солдата и двух его соседей, взгляд ее скользит поверх других столов, вдоль стены, где четырьмя кнопками прикреплены белые листки объявлений; вдоль окна витрины со сборчатой занавеской, загораживающей залу от глаз прохожих, окна с тремя выпуклыми эмалевыми шарами снаружи; вдоль входной двери, также частично занавешенной и украшенной надписью «Кафе», которая читается навыворот; вдоль стойки с пятью-шестью прилично одетыми посетителями перед нею, а также того, крайнего справа, что все еще смотрит на столик, за которым сидит солдат.
Тот переводит взгляд в сторону своего стула. Сержант пристально разглядывает ворот его шинели, то место, где пришиты два зеленых ромба, – суконных, с армейским номером.
– Так вы были под Рейхенфельсом? – говорит он. При этом его подбородок едва заметно, но стремительно выдвигается вперед.
Солдат подтверждает:
– Да, был я в этой переделке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44