Он глядит на приближающегося солдата. Его, по-видимому, не смущает ни вьюга, ни снегопад, побеливший его обледенелую одежду – берет и накидку. Мальчугану лет двенадцать, на лице у него – внимание. По мере приближения солдата мальчик поворачивает шею, пока тот не оказывается рядом с фонарем, и провожает его взглядом, когда тот проходит дальше. Солдат шагает медленно, и мальчуган успевает разглядеть его с головы до ног: небритые щеки, заметная усталость, грязная, потрепанная шинель, рукава без нашивок, слева, под мышкой, сверток в промокшей бумаге, руки засунуты в карманы, обмотки на ногах навернуты небрежно, наскоро, задник правого башмака – от голенища и до каблука – с широкой зарубкой длиною по крайней мере сантиметров в десять и такой глубины, что она, казалось бы, должна продырявить кожу насквозь; башмаки, однако, целы, а пострадавшее место попросту замазано черной ваксой и кажется теперь таким же темно-серым, как и неповрежденная кожа по соседству с ним.
Человек остановился. Не поворачивая туловища, он обернулся и оглядывается на заштрихованного белыми хлопьями мальчика, который остался позади, теперь уже на расстоянии трех шагов, и на него смотрит.
Спустя минуту солдат медленно, но круто поворачивает и делает движение в сторону фонаря. Мальчуган отступает еще немного и прижимается к подножию столба; при этом он запахивает свисающие полы накидки, придерживая их изнутри, так что рук не видно. Человек остановился. Ветер уже не швыряет ему в лицо охапки снега, он может без особых опасений приподнять голову.
– Не бойся, – говорит он.
Он делает шаг в сторону ребенка и повторяет погромче: «Не бойся».
Мальчуган не отвечает. Словно не замечая густых снежных хлопьев, он лишь слегка щурит веки и все так же смотрит прямо в лицо солдату. Тот пробует спросить:
– Не знаешь, где находится…
И тут же обрывает. Неудачный вопрос. Порыв ветра снова швыряет ему в лицо охапку снега. Он вытаскивает правую руку из кармана шинели и как шоры приставляет ладонь к виску. Перчаток у него нет, выпачканные ружейной смазкой пальцы покраснели. Порыв ветра улегся, и солдат снова сунул руку в карман.
– Куда ведет эта улица? – спрашивает он.
Мальчик по-прежнему молчит. Он переводит взгляд с солдата на дальний конец улицы, куда кивает тот; он не видит там ничего, кроме уходящей во тьму вереницы огней, все ближе и ближе теснящихся друг к другу, все более и более тусклых.
– Ты что, боишься, что я тебя съем?
– Нет, не боюсь, – говорит ребенок.
– Так скажи, куда я тут попаду?
– Не знаю, – говорит ребенок.
И он переводит взгляд на этого небритого, плохо одетого солдата, который сам не знает, куда идет. Потом, ни слова не говоря, мальчик круто поворачивает, проворно огибает фонарный столб и со всех ног бросается бежать вдоль вереницы домов, в направлении, обратном тому, по какому пошел было солдат. В мгновение ока мальчуган исчезает.
На какой-то миг он снова появляется в электрическом свете следующего фонаря, он бежит все так же поспешно, полы его накидки летят за ним. Так он еще и еще раз возникает у каждого фонаря, и потом – конец.
Солдат делает пол-оборота и продолжает свой путь. Снег опять хлещет прямо ему в лицо.
Солдат перекладывает сверток под мышку справа и пытается защитить лицо левой ладонью – с той стороны, где ветер дует с наибольшим постоянством. Но он скоро отказывается от своего намерения и снова засовывает окоченевшую руку в карман шинели. Спасаясь от снега, который набивается в глазницы, он только пригибает голову и отворачивается в сторону неосвещенных окон, где в правом углу подоконника белая груда все растет и растет.
Тем временем все тот же неулыбчивый мальчуган довел его до кафе, которое держал человек, не признаваемый мальчиком за отца. И снова такая же сцена, тот же фонарь и такой же, в точности, перекресток. Только снегопад, может быть, самую малость слабее.
Тяжелые хлопья сыпались все медленнее, все гуще. А мальчуган отвечал с такими же недомолвками, прижимая к себе полы черной накидки. И лицо у него, заштрихованное белыми хлопьями, было такое же настороженное, непроницаемое. Он так же в нерешительности медлил перед ответом на любой вопрос – и его ответ точно так же ничего не прояснял собеседнику.
– Куда ведет эта улица? – Долгий, безмолвный взгляд, устремленный, предположительно, в самый конец улицы, и безразличный голос:
– На бульвар.
– А эта?
Мальчуган медленно переводит взгляд в другом направлении, куда кивком головы показывает солдат. Его лицо не выдает ни малейшего колебания, никакой нерешительности, когда он тем же безразличным тоном повторяет:
– На бульвар.
– Тот же?
Снова молчание, снег падает все медленней, хлопья – все тяжелее.
– Да, – говорит мальчуган. Затем, после короткого молчания: – Нет… – И наконец с внезапной горячностью: – Ну да, на бульвар!
– А далеко это? – снова спрашивает солдат.
Мальчуган все так же глядит на вереницу огней, все ближе и ближе теснящихся друг к другу, все менее и менее ярких и наконец вовсе уходящих во мглу ночи.
– Да, – говорит он, и голос его снова становится ровным, далеким, как бы отсутствующим.
Солдат выжидает еще с минуту, не последует ли за этим новое «нет». Но мальчуган уже пустился бегом вдоль фасадов, по снежной тропе, по которой несколькими минутами ранее, но в обратную сторону, шел солдат. Когда беглец пересекает освещенное фонарем пространство, на какие-то мгновения возникает развевающаяся темная накидка – возникает раз, другой, третий, – с каждым разом все менее отчетливо, пока вдали не начинает мерещиться уже что-то вроде летящего снежного вихря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44