Пока она сыта, ей все равно, где он спит. Подозреваю, что он использует ее как предлог; женатые мужчины обычно ссылаются на то, что жена будет беспокоиться. С другой стороны, быть может, я доверилась ему как раз из-за собаки. Собаки вынюхивают, что добро и что зло; охраняют черту между ними; это стражи.
Меня этот пес так и не принял. Слишком сильно от меня пахнет кошками. Женщина-кошка: Цирцея. А он, обойдя на траулерах все моря, бросил здесь якорь.
– Как хотите, – сказала я и пошла закрыть за ним дверь. Бутылку шерри он прихватил с собой, но я сделала вид, что не заметила. Все-таки жаль, подумала я (последняя мысль, перед тем как отключиться под действием пилюль), мы могли бы прекрасно жить в этом доме вместе–я наверху, он внизу–все то время, какое мне еще осталось. Чтобы ночью кто-то был поблизости. Ведь это все, что нам в конечном счете нужно: чтобы рядом кто-то был, чтоб было кого окликнуть в темноте. Мать – или того, кому случится ее заменить.
Верная своему слову, я побывала на Кэледон-сквер и попыталась выдвинуть обвинение против тех двух полицейских. Но оказалось, что право выдвигать обвинение имеет только «непосредственно потерпевшая сторона».
– Сообщите нам все, что вы знаете о пострадавших, чтобы мы начали расследование, – сказал мне регистратор. – Кто эти два мальчика?
– Я не могу назвать имена без их разрешения.
Он положил ручку. Молодой человек, подтянутый, весьма корректный, – полицейский нового поколения. Из тех, кто отшлифовывает свою подготовку на дежурствах в Кейптауне – учится не терять самообладания, оказавшись лицом к лицу с отстаивающим свои права либералом-гуманистом.
– Не знаю, дорожите ли вы честью мундира, который носите, но ваши коллеги на улице его позорят. Кроме того, они позорят меня. И мне стыдно. Не за них, за себя. Вы не даете мне выдвинуть обвинение, потому что я якобы не являюсь пострадавшим лицом. Но я пострадала, непосредственно пострадала от их действий. Вы хоть понимаете, о чем я говорю? Он не отвечал – просто стоял выпрямившись и настороженно ждал, что последует дальше. Тот, кто сидел позади него, склонился над своими бумагами, делая вид, что не слушает. Но боялись они напрасно. Больше сказать мне было нечего; во всяком случае я не нашлась что сказать.
Веркюэль ждал меня в машине на Бёйтенкант-стрит.
– Я вела себя как идиотка, – сказала я, внезапно почувствовав, что сейчас расплачусь. – «Мне стыдно за вас», – заявила я им. Они, должно быть, всё еще смеются. Но какие другие чувства могу я испытывать? Или надо смириться с тем, что так и будешь отныне жить: в состоянии стыда? Возможно, стыд–это просто то самое, что я постоянно испытываю. Это образ жизни тех, кто предпочел бы умереть.
Стыд. Унижение. Прижизненная смерть. Какое-то время мы молчали.
– Не дадите мне взаймы десять рэндов? – сказал Веркюэль. – В четверг я получаю свою пенсию по инвалидности. Тогда я вам отдам.
3
Прошлой ночью, уже под утро, раздался телефонный звонок. Женский голос, одышливый, какой бывает у тучных людей:
– Мне нужна Флоренс.
– Она спит. Все спят.
– Знаю, разбудите ее. На улице был дождь, впрочем, не очень сильный. Я постучала в комнату Флоренс. В тот же момент дверь распахнулась, словно она уже стояла там, ожидая, когда ее позовут. В глубине комнаты ребенок застонал во сне.
– Вас к телефону, – сказала я.
Через пять минут она поднялась ко мне. Без очков, с непокрытой головой, в длинной белой ночной сорочке она выглядела гораздо моложе.
– У меня неприятности, – сказала она.
– Что-то с Беки?
– Да, мне придется уехать.
– Где он?
– Я поеду сначала в Гугулету, а потом, наверно, в Зону Си.
– А где она, эта зона? Она удивленно на меня посмотрела.
– Я хочу сказать, если вы знаете дорогу, я отвезу вас на машине.
– Да, – сказала она, словно все еще сомневаясь. – Но я не могу оставить детей одних.
– Тогда надо взять их с собой.
– Да, – повторила она.
Я никогда еще не видела ее в такой нерешительности.
– И мистера Веркюэля, – сказала я. – Он поможет мне с машиной.
Она покачала головой.
– Да, – сказала я твердо. – Он мне необходим.
Пес лежал рядом с Веркюэлем. Увидев меня, он несколько раз стукнул хвостом об пол, но не поднялся.
– Мистер Веркюэль! – громко позвала я. Когда он открыл глаза, я отвела в сторону фонарь. Он выпустил газы.
– Мне надо отвезти Флоренс в Гугулету. Это срочно, мы не можем ждать. Вы с нами поедете? Он ничего не ответил, только плотнее свернулся, лежа на боку. Пес тоже изменил положение.
– Мистер Веркюэль, – сказала я, направив на него свет.
– Отвали, – пробормотал он.
– Не могу разбудить его, – сообщила я Флоренс. – А мне нужно, чтобы кто-то толкал машину.
– Я буду толкать, – сказала она. Уложив обоих детей на заднем сиденье и укрыв их потеплее, Флоренс стала толкать. Мы отъехали. Стекла запотели изнутри от нашего дыхания. Пытаясь разглядеть дорогу, я поползла по Де-Вааль-драйв, поплутала по улицам Клермонта и наконец выехала на Ленсдаун-роуд. Стали попадаться первые автобусы, ярко освещенные и пустые в этот час. Еще не было пяти утра.
Остались позади последние дома, последние фонари. Теперь мы ехали на северо-запад, навстречу непрекращающемуся дождю, ведомые слабым желтым свечением наших фар.
– Если вам будут махать, чтоб вы остановились, или если что-нибудь увидите на дороге – не останавливайтесь, поезжайте дальше, – сказала Флоренс.
– Даже не подумаю, – сказала я. – Надо было раньше меня предупредить. И давайте договоримся, Флоренс: при первом же признаке опасности я поворачиваю назад.
– Это не значит, что так случится, я вам просто говорю. Я продолжала ехать в темноту, исполненная дурных предчувствий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55