Старик вздохнул:
— Вот буду летом корзинки эти ему поставлять, а в зиму, если полегчает, и верно на механику тронусь.
Работы у него там невпроворот. А ты-то как же?
— Да вот… вернулся, — сказал Федор неопределённо.
— Это хорошо. А то был я как-то на кладбище, могила материна не в порядке. Думаю, может, в отъезде
Федор? Оправить бы не мешало, да отметить как-то — крестиком либо звёздочкой. Хорошая была женщина Варвара Кузьминична.
Федор потупился, перекусил надвое папиросу и замусоленный, разжёванный кончик далеко отплюнул. Сказал неожиданно:
— Вот чего, дядя Корней… Я зайду, выбей ты хорошую звезду для неё из цинкового железа, а? Бетон я и сам залью. Сделаешь?
— Чего же не сделать? Только это надо в мастерские сходить, инструмента у меня никакого уж не осталось, кроме перочинного ножика. Может, Самосад с Уклеем скорей сделают, у них теперь все под руками…
— Вряд ли! Крестик они бы, может, и сделали, а звёздочку не сумеют, — сказал Федор. — Звёздочка, она большой точности требует в разметке, а они оба малограмотные. Матюкаться будут, а при этом деле ругань — сам знаешь. Клянут, черти, все напропалую!
— Оно так всегда и бывает, — сказал Ухналь. — Отыми дармоеда от казённого корыта, он тебе наговорит! Да, а насчёт звёздочки ты верно! С виду простая штука, а вот разметить её — целая наука. Я тоже мучился попервам, к учителю черчения ходил. Чуть перекосишь один уголок, и пропало дело — все остальные тоже поведёт на сторону. Тогда её только выкрасить да выбросить, новую делать. Вся работа насмарку… В станицу-то надолго?
— Не знаю ещё… — сказал Федор уклончиво, удивляясь во второй раз тому, что не может сказать прямо этому старику то, что запросто говорил куме Дуське и горбоносому Ашоту про станицу.
Грузовая машина пропылила к станции, Федор без сожаления проводил её глазами и встал. Ухналь тоже поднялся, трудно разгибая спину.
— Мне тоже пора, — сказал он, морщась от боли в костях. — Ещё надо пару вязанок нарезать, вечером подвода придёт. Так ты заходи! Свои вроде…
17
Федор взял чемодан и, проводив старика, пошёл медленно, как бы нехотя к станице. Шёл, помахивая кепкой, и сам ещё не знал — окончательно возвращается или до вечера только, переждать зной.
С откоса на станицу смотреть не стал, чтобы не бередить души, а на кладке остановился, понаблюдать за удилищем, торчавшим давеча из-за куста.
Удилище почему-то лежало на плаву, тихо покачивалось, а поплавка отсюда не видно было.
За кустиками шевельнулось.
— Дядя Фе-е-едя! — позвал слабый, плаксивый голос.
Знакомый голос, меньшого Федьки.
— Рыбу, что ли, поймал? — крикнул Федор.
— Не-е-е!…
Мальчонка захныкал громче.
Федор миновал кладку, обошёл по хрустящему галечнику раскидистый куст с молодой листвой и сразу разглядел, что леска с поплавком запуталась в том самом остропером кустике куги, над которым во сне он видел глазастых стрекоз.
— Зацепился? — спросил Федор участливо.
— Ага… — кивнул как-то нерешительно парнишка. Он сидел неловко, горбясь, схватившись обеими ручонками за босую ступню.
— Чего ты, Федя? — насторожился Федор.
— Вот… — Малец упёрся коленом в подбородок и, чуть вывернув в щиколотке ступню, положил на колено.
Разжал пальцы нерешительно. — Вот…
По белой, сильно промытой коже ступни медленно расплывались алые струйки крови. Рваная, глубокая рана полукружьем развалила маленькую пятку. Порез случился давно, края раны отмокли в воде и побелели.
— Как же ты так? — ахнул Федор, присаживаясь рядом на корточки. — Ракушкой?
Он выхватил из кармана носовой платок, но платок оказался грязный, прокуренный. Федор сорвал молодой лопушок, потом вспомнил, что в чемодане лежит тёткино вафельное полотенце.
— Мы сейчас… Ты не тушуйся, мы сейчас это… — бормотал Федор, не очень умело, но быстро справляясь с полотенцем, осторожно накладывая зелёный мокрый лопух на рану.
— Больно?
— Не-е-е… — соврал малец, не закрывая испуганного рта.
— Как же ты, брат… Отцепить, значит, хотел? И — на ракушку?
Мальчонка всхлипнул:
— Не-е… Тут какой-то дурак бутылку разбил… Вон!
Федька только недавно освоил эту трудную букву «р», и слово у него вышло с нажимом: дур-р-рак. Федор обнял колени и медленно осел на землю.
— Какой-то дур-рак… — оправдываясь, ещё протянул мальчуган и, не сдерживая при взрослом ни боли, ни обиды, заревел как следует.
Федор достал было папиросы, глянул на мятую пачку отрешённо и снова сунул в карман. Будто вспомнив что-то, заступил в воду и достал стеклянное донышко с оскаленными краями. Забил его каблуком в илистый берег, затромбовал галькой.
Мальчишка с любопытством смотрел на него, хныкал тише.
— Вон ещё! — указал он пальцем.
Осколков на берегу было много, крупных и мелких, всех не соберёшь. Но Федор подобрал ещё две-три стекляшки, только для того, чтобы не смотреть на мальчишку.
Мальчишку надо нести домой. Дело там не шуточное, как бы заражения не получилось… Мальчишку надо брать на руки, а куда чемодан?
Федька-маленький моргал мокрыми ресницами, ждал чего-то от взрослого человека… Ясно, с такой ногой идти он не мог, но дядя Федя — хороший, он и стекляшки прибрал, теперь о них уж никто не порежется.
Федор смотрел на чемодан, распахнувший свою пустоту до самого дна. Этакое бессмысленное хайло, влекущее человека в дорогу.
Совсем пустой чемодан… А рядом сидит мальчишка. Федька-маленький.
Бутылку здесь разбил о камни один дурак на прошлой неделе…
И куда же он теперь движется, тот человек?
Федор вдруг схватил чемодан обеими руками и, не закрывая, запустил над водой. Фанерный короб перевернулся неловко и плюхнулся на самой середине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39