— Думаете, вы первый? Все идут, всем работу подавай! Только какую работу хотят, а? Какую работу?! Мне полеводы и скотники нужны. И пастухи!
Штукатуры и маляры — пож-жа-луйста, с нашим удовольствием, хоть сегодня! С места в карьер! Так ведь вам надо, чтобы рук не замарать? Так я вас понял, молодой че-а-эк?
У него ещё и зубов не хватало ко всему прочему. Вредный, такой старикашка! Кипятится, как старинный самовар, истины открывает! А чего их открывать, когда они всем станичным бабам известны были, может, ещё с самого начала?
— Заработать дадите на малярных работах — никто в должность не полезет штаны протирать, — угрюмо посоветовал Федор.
— А кто не даёт?! — взвился старичок. — У меня доярки по сто пятьдесят зарабатывают! Мало? У завфермой-то оклад — сто! Ну, так изволите ли знать, тоже бегут! В маникюрши, в лотошницы, только бы в город, на витрину. На сорок рублей! Лишь бы весь день на шпильках, а в башмаках, видите ли, тяжело!
— Тоже есть о чём подумать… — как-то неопределённо заметил Федор.
— О чём? — возмутился старичок. — Было время — да! Причины были, и очень серьёзные. А сейчас, молодой че-а-эк, инер-ция, мода! Общественное поветрие и дурь, если хотите знать!
Он передохнул и пожаловался:
— А при всём том нужно, представьте, работать, планы выполнять, работать с коллективом — спрос с меня. Впрочем, вы ничего такого не знаете и не хотите знать… А вот вы скажите, учёный человек, что такое, к примеру… супонь? Или — чапиги, знаете? А что такое зга? Ну, говорят, мол, зги не видать, так что оно такое — зга?
Что такое супонь, Федор знал, о чапигах имел смутное представление. А вот згой этой старичок уложил его намертво.
— Вам сейчас надо, молодой че-а-эк, чапиги в руки!
Да в борозду, да до седьмого пота! На позиции патриархального крестьянства — вкус земли и вкус жизни почувствовать! Познать сокровенный закон диалектики:
«Не потопаешь — не полопаешь!» Вот что вам крайне полезно на данном этапе. Если надумаете, милости прошу.
Дед был циник до мозга костей. Федор приподнялся было и опять сел. Захотелось осечь уж чересчур умного директора.
— Рецепты эти мне ни к чему, каждый день их слышу, — сказал он. — На всех молодёжных вечерах долбят, что счастье в труде, а…
— Как, как? — перебил старичок с интересом,
— В труде, говорят, счастье! Значит, бык…
— Не то, не то! — закричал директор. — Не с того конца! Счастье, молодой че-а-эк, в высшей гармонии между личностью и обществом! Слышали? Когда вами люди довольны, и вы с чистой душой перед ними. Когда вы нужны им, и цену в этом свою видите, да такую, что все девки по ночам о вас думают, не спят — вот в чём счастье! Но такое счастье, извините, ни зубами, ни кулаками не вырвете — труд здесь первое, наиглавнейшее средство! Сред-ство!
— Те же штаны… — недоверчиво махнул рукой Федор. — Говорят ещё, мол, перед нами все дороги открыты…
— Вот, вот — именно! — кивнул старичок согласно. — Только идти-то по этим дорогам желательно в трезвом виде, а ещё лучше — в заработанных самолично сапогах!
А то ведь и по открытой дороге никуда не придёшь!
Федор молчал. А директор после этих слов утих, и снова в прищуренных глазах мелькнула добрая заинтересованность. Сказал устало и как бы ища сочувствия:
— Все, понимаете, хотят какой-то поэзии, привнесённой со стороны, и это злит ужасно. Поэзию и красоту хотят, видите ли, найти где-нибудь на дороге, как ржавую гайку или обронённый каким-то растяпой кошелёк. Не так ли? Но ведь этаким манером вы её никогда не найдёте. Она в душе должна обретаться, в вашем мироощущении, молодой че-а-эк. Иначе…
Подумал ещё, пожевал что-то мысленно и сказал, как приговор:
— В руку эту штуку не возьмёте, уважаемый. То, что вам хотелось бы найти, оно — везде, во всём, по крупице…
В этом-то и вся сложность. Иначе от счастливых на этом свете проходу бы не было.
Посмотрел Федор на строптивого директора и вдруг вспомнил последний свой разговор с Аношечкиным — железным прорабом. Другие тогда были слова, но вроде о том же самом…
Что за чёрт, сговорились они, что ли? Аношечкина-то Федор откровенно уважал, а этого старичка пока не знал как следует. Но хорошо уж было то, что не с Гигимоном приходилось о жизни толковать.
— Понятно, — сказал Федор, несколько ошарашенный этим диспутом. — А с работой-то как?
— Я же сказал. Нужны трактористы — в первую голову. Каменщики, маляры, штукатуры. Подайте заявление.
Да он бы и подал! Трудно, что ли, написать бумажку? Поработал бы в совхозе, поговорил бы ещё с этим занятным дедом! Выяснил такую ускользающую тонкость, откуда взялись и под каким таким зодиаком выросли все эти бродяги, что вкуса земли не знают. И куда старик раньше смотрел. Охота ещё послушать умного человека.
Он бы написал заявление! Но сейчас за дверью сидела Ксана. Сейчас, именно в данную минуту, переходить на позиции патриархального крестьянства он не мог.
— Документы не забудьте! — завопил старичок.
Федор взял бумаги и выбрался из кабинета, словно из парной. Даже пот прошиб с непривычки. Ещё нигде не разговаривали с ним подобным образом. Не давили на психику.
Чёртов старец! И о романтике вспомнил!
Ксана лениво поправляла причёску, даже не помышляя о сложных проблемах, которыми мучился директор. Оглянулась вальяжно, с томительной улыбкой:
— Ну, что?
— Откуда вы его выписали? — кивнул Федор на дерматиновую обивку.
— А что?
— Про какую-то згу начал меня допрашивать. И про чапиги.
Ксана улыбнулась с сочувствием:
— Про згу он частенько спрашивает. Для юмора, — пояснила она. — А вообще он кандидат наук и хозяин хороший.
Федор достал папиросы, пристроился у подоконника, под форточкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39