Стихи почему-то получались грустные, с надрывом... Однажды Женька прочел стихи Гене и Зине. Он читал, стоя в одних трусах, босиком на реквизитном ящике в гардеробной. И когда он дошел до строчек:
Вечно я в ленту барьера закован,
Выход отсюда один – за кулисы,
Я вот в тоску, как багаж, упакован.
Вам не понять ли, вы тоже актриса... –
Зина посмотрела на него увлажненными глазами, а Гена сплюнул и сказал Женьке:
– Черт знает что нагородил! Какое-то больное творчество!.. Ты бы, Женька, лучше пируэт сальто-мортале отрепетировал! А то такой закорючкой летаешь по манежу, что смотреть противно!
Вечером этого же дня Женька сделал блестящее сальто с пируэтом и, бросив писать стихи, с жаром принялся придумывать какой-то «потрясающий» воздушный номер!
Он вооружился учебником физики для восьмого класса и целыми днями чертил, рисовал и придумывал какой-то сногсшибательный аппарат. Он показал свои чертежи цирковому инженеру, и «гениальное изобретение» отправилось в мусорный ящик. Причем рука, выбросившая чертежи, записи и рисунки, была мужественной рукой самого Женьки.
Цирку Женька был предан неистово.
Репетировали они до одури... Ругались, кричали друг на друга, спорили и блестяще работали на представлениях.
Почти каждый вечер Михеевы просили кого-нибудь из приятелей встать у занавеса с часами и засечь время их работы в манеже.
Темп, прежде всего темп, считали Михеевы.
– Четыре минуты двенадцать секунд! – кричали приятели, когда Михеевы выскакивали за кулисы.
Женька, тяжело дыша, хватался за голову.
– Какой кретин назвал нас темповыми акробатами, хотел бы я знать? Четыре и двенадцать! Это борьба с удавом, пластический этюд, все, что угодно, но только не темп! Мы ползали по манежу, как сонные мухи!..
Но когда на следующий день раздавался крик очередного хронометражиста: «Четыре и семь!» – мокрый и взъерошенный Женька, задыхаясь, говорил: «Блеск!» – и, не заходя в гардеробную, начинал стаскивать прилипшую к телу рубашку.
– Молодцы, партнерчики! – кричал Михеев.
– Рады стараться! – отвечали Зина и Женька. И они действительно были очень рады.
Всю последнюю неделю шли дожди.
С утра серой пеленой они окутывали теплый город и к вечеру охлаждали его настолько, что люди зябко ежились в пропитанных влагой плащах, глядя на окружающие предметы сквозь струйки, стекающие с полей шляп.
Намокло шапито. Оно стало густого темно-зеленого цвета и тяжело провисало. Все тросы и канаты, опутывающие цирк, натянулись и, когда кто-нибудь случайно задевал их, издавали долгий грустный звук, роняя на землю сотни прозрачных холодных капель.
Шло последнее представление. Летний сезон заканчивался, и актеры разъезжались по разным циркам.
Закончив свой номер, актеры не бежали, как обычно, в душ, а, наскоро сняв грим, переодевались в старые штаны, рубахи или комбинезоны. Откуда-то вытаскивались ящики, разбирался реквизит, укладывались костюмы. Каждый старался закончить упаковку до конца представления.
Михеевы были в наивыгоднейшем положении. Они работали первым номером. Единственное, что смущало их, это репетиционная лонжа. Лонжа прикреплялась под куполом, и снять ее можно было только после представления.
– Ребята, – сказала Зина, – а что, если снять лонжу в антракте?
– Блестящая идея! – сказал Гена. – Внимание, Женька! Ты надеваешь униформу и выходишь в антракте в манеж. Я со стороны двора лезу на купол, снимаю лонжу и на веревке сквозь клапан шапито опускаю тебе в манеж. Ясно?
– Ясно, – ответил Женька. – Только униформу надеваешь ты, а на купол лезу я.
– Какая разница?
– Никакой. Просто если ты в прошлом году в Астрахани в сорокаградусную жару заболел фолликулярной ангиной, то сейчас там, наверху, воспаление легких тебе обеспечено...
– Ты с ума сошел, Женька!
– Он прав, – тихо сказала Зина.
– Да ну вас, – отмахнулся Михеев и вышел из гардеробной.
– Не забудь взять веревку, – сказала Зина.
– Какую веревку? – удивился Женька.
– Как какую? Лонжу спустить. Не будешь же ты ее бросать сверху в манеж!
– Да-да, конечно. Совсем из головы выскочило. Скучный ты человек, Михеева! Ты все знаешь, все помнишь...
– Довольно трепаться, – улыбнулась Зина. – Ищи веревку и лезь на купол.
– А где она?
– Не знаю, не помню. Где-то здесь, в гардеробной. Ищи сам. Привет!
Женька растерянно огляделся вокруг и нехотя пошарил под столом. Веревки не было. Он заглянул во все углы. «Наверно, в ящике», – подумал он. Ящик был завален старыми костюмами, инструментами и разным барахлом. В довершение всего на ящике стоял репетиционный трамплин. «Конечно, в ящике», – тоскливо подумал Женька и огляделся по сторонам.
На стене висела бухта капронового троса толщиной в палец и длиной метров в тридцать. Трос был предназначен для изготовления новой подвесной лонжи и служил предметом зависти и восхищения всех акробатов. Сплетенный из тоненьких капроновых «жилок», он выдерживал до семисот килограммов «на разрыв».
Женька снял с гвоздя это капроновое чудо и, надев бухту через плечо, сунул в карман комбинезона пассатижи. Нахлобучив на голову старый Зинин берет, он вышел из гардеробной в закулисный коридор, юркнул мимо Михеевых и выскочил во двор.
Шел мелкий противный дождь.
Цепляясь и подтягиваясь руками за канат, свисающий с мачты, Женька по мокрому и скользкому шапито влез наверх, встал ногами на балки и, держась за выступающий конец мачты, немного постоял, переводя дыхание.
Брезентовый купол шапито лежал на двух стальных балках, укрепленных за верхушки форменных мачт. Расстояние между ними было не больше полуметра.
И если бы не было так темно и не шел дождь, Женька не отказал бы себе в удовольствии прошагать во весь рост по брезенту на высоте семнадцати метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15