«Помнишь, старик, какой был гром аплодисментов!»
В общем, было плохо. Просто очень плохо. В такие дни он уходил из цирка и подолгу бродил по городу.
Казаков шел по Большому проспекту, изредка останавливаясь у магазинов, разглядывая собственное отражение среди витринных муляжей и манекенов, одетых в неправдоподобно отглаженные костюмы. Кокетливо засунутые за ленты шляп таблички с ценами придавали манекенам легкомысленный вид.
«Я устал, – подумал Казаков. – Мне тридцать пять, и я устал... От этого все... Нет, ну конечно, я не могу начинать. Номер совсем еще сырой... Месяц, еще месяц, и все будет в порядке. Ах, черт побери, а нужен ли этот месяц? Я раскис, вот в чем дело. Просто раскис...»
Кто-то легонько дотронулся до его плеча:
– Простите, пожалуйста, вы последний?
– Что? – удивился Казаков.
– Я спрашиваю, вы крайний в очереди?
– В какой очереди?
– Ах, ну, Боже мой, за виноградом!
Пожилой человек нервно теребит авоську и смотрит на Казакова. Казаков пытается выяснить, почему он стоит в очереди за виноградом, и это ему не удается.
– Да, я последний, – вежливо улыбаясь, говорит он.
Плоские ящики с яркими заграничными наклейками окружают столик с весами. Виноград очень красивый, матовый и крупный. Целый кулек состоит из одной кисти. Казаков перешел улицу и попал в скверик на Кронверкской. У фонтана он сполоснул виноград и подумал: «Не могу я начать завтра... Не могу...»
Он сидел на скамейке и смотрел на величаво проплывающих мам, нянь и бабушек с разноцветными колясками. Виноград был холодный, и Казаков согревал каждую ягоду, подолгу держа ее во рту.
И вдруг его внимание привлекла странная процессия.
Впереди шла женщина лет пятидесяти, с усталым лицом и близорукими глазами. На ней были какая-то очень старомодная шляпа, вытертое и порыжевшее от времени пальто и высокие желтые резиновые боты. Из-под пальто выглядывал белый медицинский халат.
В руке она держала бельевую веревку. Второй конец веревки был в руках у круглолицей и веселой девушки, тоже в халате из-под пальто. Вся веревка была облеплена детьми, которые держались за нее попарно и что-то громко и нестройно пели.
Они были похожи на виноградную кисть, и Казаков улыбнулся. Рядом с девушкой, держа ее под руку, шел высокий курсант морского училища.
Когда курсант что-то говорил девушке, ласково наклоняясь к ней, девушка поднимала голову и смотрела на него восторженными глазами. Они замедляли шаг, веревка натягивалась, и женщина, шедшая впереди, думая, что это делают дети, не оборачиваясь, монотонно выкрикивала:
– Живенько, живенько, раз-два!
Эта цепочка направлялась к большому ящику с песком, стоящему посередине сквера, на скрещении трех аллей.
У ящика с песком процессия остановилась.
Цепочка рассыпалась, а пожилая женщина села на край скамейки и принялась заботливо скручивать бельевую веревку. Освобожденные от веревки девушка и курсант стояли сзади скамейки и, казалось, были счастливы...
Казаков собрался было приняться за виноград, как вдруг заметил, что одно из звеньев процессии направилось прямо к нему. Звену было не больше трех-четырех лет. Оно было одето в зеленое пальто с капюшоном и красные рейтузы. Пальто напоминало колокольчик. Через плечо на ремне висела большая армейская кобура.
Казаков понял, что будет иметь дело с настоящим мужчиной. Обладатель капюшона и кобуры остановился возле него, заглянул в кулек и, подняв большие строгие глаза, спросил:
– А он мытый?
– Да, – сказал Казаков. – Мытый...
И тогда «колокольчик» стал есть виноград, старательно выплевывая косточки.
Он съел всю кисть и протянул руки ладошками вверх. Казаков понял, что их нужно вытереть, и вытер.
– Это – «женщины пальчики», да? – спросил человек с кобурой больше из вежливости, чем из любопытства.
– Нет... Не знаю... – смутился Казаков. – Кажется, это болгарский.
– А, – сказал мальчик. – Ну, я пойду.
– Иди, – сказал Казаков.
Какая-то огромная убежденность в своей правоте и уверенность в самом себе были в этом маленьком человеке. Казаков проводил глазами зеленый капюшон и красные рейтузы, встал и вышел из сквера.
Уже сидя в троллейбусе, он увидел виноградную косточку, прилипшую к рукаву пальто, и подумал, что завтра вечером в манеж он выйдет в белом костюме, а не в том синем, с блестками...
Белый лучше пошит, и в нем будет легче работать.
Через несколько дней секретарь директора цирка расписалась в получении телеграммы на имя Казакова из Одессы.
Казаков нравился ей. Он вообще многим нравился, а ей особенно...
Осторожно, стараясь не порвать полоску бумаги, склеивавшую телеграмму, она отогнула текст и прочла:
«Поздравляю дебютом зпт желаю счастья тчк Хороший ты мужик Казаков тчк».
Подписи не было.
Женька Каблуков – человек странный...
Отца у Женьки Каблукова не было. Женька жил с матерью в Москве, в Большом Толмачевском переулке, около Третьяковки. Домик был маленький, деревянный. Он стоял, прислонившись к громадному зданию, и стыдливо выглядывал в переулок двумя каблуковскими окошками.
Женька был человеком странным. Странным и непонятным... Еще в те далекие времена, когда Женька был студентом циркового училища – а это было действительно очень давно, около трех лет назад, – все окружающие считали, что Женька «не от мира сего»...
Нет-нет, не пугайтесь! Он не был отличником учебы, не был ярым борцом за стенную печать и не исключался из училища за профнепригодность. К четвертому курсу он даже не стал пижоном и выглядел точно так же, как и в то время, когда держал приемные экзамены.
И все-таки он был человеком странным. Странным и непонятным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15