Вот бумага и ручка.
Он положил бумагу на тумбочку и взглянул на Шпресу, все это время мрачно следившую за ним. Вдруг она схватила листок и приблизилась к господину Луидю. Увидев выражение ее лица, он попятился.
– Со мной эти ваши прошения не пройдут, господин Луидь! Вы со своим хозяином можете обмануть кого-нибудь вроде Тямили, но только не сестру Скэндера Петани. Вон!
Скомкав листок, она неожиданно швырнула его прямо в лицо профессору.
Господин Луидь в ярости выскочил из комнаты.
Шпреса взяла чемодан и неторопливо последовала за ним. Выйдя во двор, она направилась к воротам.
Привратник хотел было потребовать разрешение на выход в город, но она властно приказала:
– Открой!
На следующий день директорат исключил ее из института за «неблагонравное поведение», за оскорбление преподавателя.

XIX

Автобус прибыл на место после полудня. Взяв чемодан, Шпреса направилась к дому. Чемодан был тяжелый, приходилось то и дело менять руку. Когда Шпреса остановилась в раздумье, как же она дотащит чемодан до дому, сзади вдруг кто-то сказал: «Давай донесу» – и, не ожидая ответа, подхватил чемодан.
– Не надо, дядя Вандель, я сама донесу.
– Сказал, донесу!
Вандель, рабочий-кожевник, жил рядом с семьей Петани. Это был человек суровый и неприступный. Одет он был бедно, однако держался независимо и каждому мог сказать все, что о нем думает. Случилось однажды, местный бей кликнул его понести чемодан, так Вандель не только не понес, но и обругал бея на чем свет стоит. Бей растерялся, он никак не мог сообразить, почему рабочий, таскающий изо дня в день тюки с кожей, отказывается понести ему, почтенному бею, какой-то чемодан!
– Кто тебе сообщил?
– Директорат.
– Не падай духом, такая уж жизнь.
– Отец и мама знают?
– Да, знают, дочка. Их субпрефект вызвал к себе обоих, да так прямо все и выложил. Им горе – ему удовольствие.
– Они очень убиваются?
– Мы все и то убиваемся, что ж о них-то говорить – родители, одно слово.
Глаза Шпресы наполнились слезами.
– Бедная мама!
Он как будто почувствовал, что она вот-вот расплачется, и с укором повернулся к ней:
– Не смей плакать! Чтобы недруги радовались, да? Подними голову!
Дальше они шли молча. Люди, попадавшиеся им навстречу, бросали на Шпресу жалостливые взгляды и молча, кивком головы, здоровались с ней.
Все казалось Шпресе не таким, как прежде: город выглядит уныло, на улицах грязь, ветер раскачивает голые ветви деревьев, прохожие в обтрепанных пальто сгорбились от холода. У нее сжалось сердце.
– Ты насовсем приехала?
– Да.
– Значит, и тебя не оставили в покое!
У входа в дом он поставил чемодан на ступеньку.
– Пожалуйста, входите, дядя Вандель.
– Нет. Как-нибудь в другой раз.
Он резко отвернулся, но Шпреса успела заметить слезы у него на глазах.
Она взяла чемодан и поднялась по ступенькам. Дверь была незаперта. Родители были на кухне. На миндере – узкой лавке вдоль всей стены – сидели по-турецки Кози и Пилё Нуши.
Увидев мать, Шпреса бросила чемодан и с протяжным криком кинулась к ней на грудь. Мать, не сдержавшись, тоже разрыдалась. Господин Демир нахмурился.
– Хватит! – вдруг крикнул он. – Сказал я тебе, не потерплю в доме слез!
Шпреса поздоровалась за руку с Кози и Пилё и безмолвно села на миндер. Отец выглядел очень подавленным.
– Тебя исключили?
– Не знаю еще. Сказали, что исключат, если не подам прошение королю. Даже бумагу гербовую принесли.
– И ты написала прошение? – гневно выкрикнул Демир.
– Нет. Я швырнула бумагу ему в лицо, схватила чемодан и уехала.
Учитель пристально посмотрел на дочь.
– Иди-ка поздоровайся и со мной! – вдруг позвал он. И поцеловал Шпресу в лоб.
– Пусть делают, что хотят! – проговорила госпожа Рефия.
– Тетя мне посоветовала обратиться к господину Зетиру, чтобы он похлопотал, а я решила, не надо.
– Правильно решила.
Шпреса сразу же взвалила на себя всю работу по дому. Мать проводила все дни на кухне, сидя на своем обычном месте у очага. Там она принимала женщин, приходивших выразить свое сочувствие. Гостей отца проводили к нему в кабинет, сам он оттуда не выходил. В школе он больше не преподавал, его уволили.
В первые дни никто не приходил к ним, кроме Кози, Пилё да Ванделя. Потом появилось несколько родственников. Они пришли, когда стемнело, и прошмыгнули в дом как-то робко и виновато, словно совершали нечто недозволенное. Но через несколько дней люди словно освободились от страха и хлынули все разом. Приходили по одиночке, по двое, группами – казалось, весь город решил побывать в их доме. Стали появляться посетители из деревень.
Местные власти вначале как-то не обращали внимания на это паломничество. Они были заняты празднованием Двадцать восьмого ноября: церемониями по случаю двадцатипятилетия, речами, вечерами, банкетами. Потом вдруг встревожились. Шеф окружной жандармерии был взбешен и потребовал принять меры против всех, кто приходит с соболезнованиями. Но субпрефект воспротивился.
– Нельзя выступать против местных обычаев, – заявил он. – Это произведет плохое впечатление. Пусть ходят. Походят и перестанут.
На самом деле он мучился в нерешительности, не зная, как поступить, а запросить начальство не осмеливался, боялся показаться смешным. Было решено послать жандарма Камбери при полном обмундировании, пусть патрулирует улицу возле дома, с тем, однако, чтобы никого не смел задерживать. Появление этой одиозной фигуры у дверей учительского дома вроде бы вызвало колебания у некоторых, но не остановило потока людей, направлявшихся сюда, чтобы выразить сочувствие. Господин Демир и сам удивлялся, как же много у него, оказывается, друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106