И она решила не разлучаться с Назиме.
Однажды Назиме сказала ей:
– А я расспросила своего брата о Скэндере! Ты знаешь, что у меня тоже есть старший брат?
– Знаю, ты мне говорила.
– Он знает Скэндера, они товарищи.
– Правда? Вот здорово!
– Он мне столько о нем порассказал, мне даже стало жаль, что я его не знала.
– Когда он приедет, я тебя познакомлю.
– Ты должна гордиться своим братом, Шпреса, – задумчиво сказала Назиме.
– Я и так горжусь. А что?
– Он прекрасный товарищ, всей душой предан своим идеалам.
Назиме сдала на «отлично» курсовые экзамены. При ее помощи неплохо справилась с ними и Шпреса.
В тот год состоялся первый выпуск института – учебу заканчивали тринадцать девушек; по этому случаю была устроена пышная церемония. Газеты превозносили на все лады августейшего короля, который выпестовал этих «ангелов», провозвестниц будущего албанской женщины. Для вручения дипломов прибыли принцессы, сестры Зогу. Церемонию открыл министр просвещения. Держа в руке пачку отпечатанных на машинке листков, он обратился к принцессам с длинной речью. Шпреса с Назиме сидели рядом в самом конце зала, и Назиме время от времени сжимала Шпресе руку повыше локтя, поворачивая к ней свое насмешливо улыбающееся лицо.
Министр говорил:
"Ваши высочества!
Дамы и господа! Вы, молодые девушки, покидающие институт!
Королевское правительство, воодушевленное отеческой заботой нашего великого короля, августейшего суверена, ревнителя национального просвещения, приняло решение основать Институт, в котором мы сейчас находимся…"
Его превосходительство долго распространялся о великом обожаемом короле, о его «блестящем начинании в области социальных реформ», о «возвышении албанской женщины», о «беспримерных достоинствах нации», а под конец призвал всех присутствующих воскликнуть вместе с ним: «Да здравствует его высокое величество августейший король албанцев, спаситель нации, гениальный правитель, поборник национального образования, ниспосланный богом во имя просвещения албанской женщины».
Назиме исщипала Шпресе всю руку, с трудом удерживаясь от смеха.
Затем взяла слово принцесса Адиле. С трудом разбирая написанную для нее кем-то бумажку, выделяя некстати отдельные слова, что лишало фразы всякого смысла, она прочла:
– Господин министр! Нет никакого сомнения в том, что сердца барышень полны горячей радости от их достижений и глубокой признательности королю.
– Видишь того господина рядом с принцессой? – тихонько шепнула Назиме подруге.
– Которого?
– Вон того, во фраке, он разговаривает с господином Луидем.
– Да.
– Это Сотир Мартини, министр двора.
Шпреса непонимающе посмотрела на нее.
– Какая же ты темная, Шпреса. Знаешь, чем он занимается? – Назиме пошептала ей на ухо.
– Да ты что?
– Да. Я знаю наверняка.
– Так вот почему он так часто сюда приходит!
– Ну, наконец-то ты кое-что стала понимать.
Шпресу охватило жгучее чувство ненависти. Как далеки от реальности были эти красивые слова, произнесенные министром и принцессами! Какое ханжество!
– Да, это воистину достижение! – сказал кто-то из высокопоставленных лиц, приглашенных на церемонию. – Вы согласны, господин Вехби?
– Монументальное достижение! – не замедлил подхватить тот. – Такие деяния являются гигантскими шагами по пути цивилизации и характерны для блестящей эпохи короля Зогу.
Шпресу мутило от отвращения.

XIV

Базарный день. Площадь, окруженную приземистыми домишками, заполонили крестьяне, они толпятся и толкаются, являя глазу пеструю, многоцветную картину. Чего здесь только нет: вышитые такии мюзетяров, высокие телеши гегов, белые шапочки косоваров, тюляфы лябов с шишечкой на макушке, кепки, круглые фетровые и тонкие широкополые соломенные шляпы горожан, почерневшие от пыли. Столь же разнообразна и одежда: черные штаны и накинутые поверх рубашек расшитые курточки с длинными рукавами – костюм местных жителей; белые шерстяные, в обтяжку штаны и расшитые жилеты косоваров; широкие черные шаровары гегов; пиджаки из дешевого вельвета, который блестит и переливается в первую неделю, а потом превращается в тряпку; застиранные полотняные костюмы; спортивные пиджаки из японской шерсти с хлястиком на спине.
Очень жарко. Над базаром повисло белесое облако пыли, многие крестьяне, спасаясь от солнца, подсунули под шапочки большие красные платки, пыль липнет к потным лицам. Большинство крестьян уже сгрузили на землю свой товар: мешки с пшеницей нового урожая. Несколько старух, продающих мужские носки, неторопливо о чем-то переговариваются, не прерывая вязанья. Время от времени над базаром взмывает высокий голос продавца булочек и пирожков, расхаживающего со своим лотком: «Па-па-па-пакупайте теплые булочки!» Ему вторит продавец лимонада, с двумя медными кувшинами и целым арсеналом стаканов, засунутых за кожаный пояс: «Лимона-а-ад! Кому холодный лимона-а-ад!»
Но пока что никто ничего не покупает: горожане запаслись выпеченным с утра хлебом, а крестьяне еще не успели сбыть свою пшеницу – перекупщики примутся за дело попозже, когда они потеряют уже всякую надежду и будут готовы отдать свой товар почти задаром. А пока что перекупщики лишь прицениваются:
– Почем пшеница?
– Сорок лек за тясе. Мера зерна, равная 40 кг.


Перекупщик поджимает губы.
– Тридцать.
– Нет уж спасибо! За тридцать-то я бы и на фабрику сдал, не жарился бы тут на солнышке.
Перекупщик отходит. Он уверен, что к обеду пшеницу отдадут и за двадцать пять.
Лёни пробирается через скотный рынок. Тут торгуют лошадьми, ослами, коровами, овцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106