Дай мне кувшин“. – „Нет, тетя Дафа, он просит, чтобы я принесла“. И пошла себе дальше, к болоту. А сон-то вышел в руку: белое платье – смерть, а кувшин с водой – слезы…
К обеду налетели из города, словно вороны на падаль, следователь, жандарм Камбери и староста. О случившемся городским властям сообщил самолично староста Ндин Фикти, приземистый, круглый, как бочка, кривоногий старик. Следователь, тощий субъект, с ввалившимися щеками, седыми усиками и сжатыми в ниточку губами, словно он только что отведал лимонной кислоты, держал под мышкой папку. Жандарм Камбери был обладателем кустистых бровей, пышных усов, которые он то и дело подкручивал, и видавшего виды мундира с подворотничком, который, очевидно, когда-то был белый, но с тех пор успел засалиться до неузнаваемости. Объемистый живот жандарма был перетянут патронташем, к поясу приторочена громадная кобура с револьвером, за плечом длинная винтовка, ремешок фуражки спущен под подбородок. Именно такой, по его мнению, вид приличествовало иметь при исполнении служебных обязанностей. Следователь сразу же направился осматривать „потерпевшую“. Женщины оборвали плач и потянулись к выходу. Следователь безучастно взглянул на труп девушки, кивнул головой и вышел во двор. Ему принесли стул, он сел, положив папку на колени, достал авторучку и начал составлять акт. Жандарм Камбери стоял за его спиной, подкручивая усы, староста присел на корточки. Кончив писать, следователь начал задавать вопросы. Пилё с Уаном рассказали, как все произошло. Следователь выслушал, ничего не записывая, потом сказал:
– Вот вы, господа, говорите, что Гафур-бей ее обесчестил и она со стыда утопилась. А факты у вас есть?
– А то! Гафур-бея этой зимой мы тут частенько видали, – сказал Уан.
– Это еще ни о чем не говорит, – прервал его следователь. – Кто может подтвердить, что он ее обесчестил?
– Девочка тут одна есть… Она видела, как он выбежал из дома.
– Сколько лет этой девочке?
– Десять.
Следователь покачал головой.
– Это тоже не доказательство. Девочка несовершеннолетняя, она не может быть свидетельницей.
Крестьяне переглянулись. Пилё нахмурился. Он незаметно поглядел, нет ли поблизости Лёни и Кози, и облегченно вздохнул.
– Кози, отец девушки, тоже говорит, что…
– Нет, господа, свидетельство отца во внимание не принимается. Вы возводите напраслину на Гафур-бея. У вас нет ни одного доказательства. Гафур-бей – достойный человек, он не мог совершить то, в чем вы его обвиняете.
– Достойный, достойный! – закричал сердито Пилё. – Мы говорим тебе, что он это сделал, – значит, сделал!
– Доказательства, господа, где доказательства!
Крестьяне замолчали. Продолжать разговор не имело смысла. Следователь явно не собирался заносить в акт что-либо, направленное против бея, а потому начал выискивать какую-нибудь другую причину: может, отец с ней плохо обращался, а может, она случайно утонула… Не вытянув из крестьян ничего существенного, он записал в акте: „Утопилась по неизвестной причине“.
– Что же ты, господин судья, мы тебе говорим одно, а ты пишешь другое, – сказал Пилё. – Мы же тебе объяснили, почему она утопилась.
– То, что вы говорите, не подтверждается.
– Давай позовем девочку. Позови-ка Фану!
– Не надо.
– Не надо? – переспросил Уан. – Гафур-бей тут творит что хочет, а ты говоришь не надо!
– Да ладно, Уан, ворон ворону глаз не выклюет! Они все заодно!
Следователь вскипел и по-петушиному накинулся на Пилё:
– Ты о ком это так говоришь, а? Не видишь, что ли, что перед тобой закон? Ты хочешь, чтобы я тебя связал и отправил в тюрьму?
– За что же ты меня собираешься вязать?
– Ты что, не знаешь, кто такой Гафур-бей?
– Знаю.
– Нет, не знаешь. Гафур-бей – депутат его высокого величества и его личный советник. Возводя такой поклеп на Гафур-бея, вы оскорбляете его высокое величество, выступаете против короля. Так что я вас хоть сейчас могу в кандалы.
Жандарм Камбери вскинул винтовку и двинулся к Пилё. Следователь остановил его.
– Не надо, господин Камбери. Они сами не знают, что говорят. Ума-то нет.
– Никто тут не оскорбляет его высокое величество, – сказал Пилё.
– Я и без тебя разберусь.
– В этом-то разберешься, а что мы тебе говорим, и слушать не хочешь!
– Ну хватит языком чесать, иди распишись вот тут.
– Уж будто ты там написал, что мы тебе говорили.
– Ну как хочешь. Тогда давай ты расписывайся.
– А я вообще ничего не говорил, – ответил дед Уан.
– Пожалуйста, вы, господин Камбери, и вы тоже.
Жандарм Камбери и староста, не глядя, подписали акт.
– Этого достаточно, – сказал следователь.
Он захлопнул папку и, зажав ее под мышкой, удалился.
– Сами пишут, сами печати ставят, – сказал Уан.
– Ждать справедливости от них – совсем пропадешь, – сказал Пилё.
Силю похоронили внутри церковной ограды рядом с матерью.

XIII

Шпреса узнала о смерти Сили от своего брата Агима. Крупным детским почерком на листке, вырванном из школьной тетради, он писал: „Дорогая сестра. Сегодня мы получили письмо от Скэндера. Пишет, что этим летом не приедет. Он нашел работу и говорит, чтобы мы больше денег ему не посылали. Он уехал из Парижа и устроился в другом городе. Дорогая сестра, умерла Силя, дочка Кози. Мама и папа поехали в деревню на похороны…“
Она прочла письмо еще раз. Не верилось, что это правда.
В ту ночь она не сомкнула глаз, лежала, плакала в подушку. Подруги, узнав, в чем дело, успокаивали ее, но она продолжала плакать, вспоминая Силю такой, какой увидела впервые когда-то давно, еще в детстве.
Через несколько дней пришло еще одно письмо, от матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106