Ох, если бы знала, что ее путешествие в Верону напрасная трата времени. Смотришь, и застала бы Божейку живым и здоровым и выкупила бы.
Где только мысленно не побывала Миловидка, а появлялась возможность выйти за черту обители, шла только в одну сторону – к последнему пристанищу Божейки в Фессалониках. Там сошлись все его пути-дороги, там он думал о ней, стремился к ней, звал ее, пока не случилась беда.
Больше всего притягивало Миловидку море. Если наступал какой-то христианский праздник, монахини в черных одеяниях спешили в храм, молиться Иисусу Христу, Миловидка же отпрашивалась в такой день и шла к морю. Потому что ощущала в себе потребность увидеть его. Такая боль и тоска наполняли сердце, когда слышала шум волн, словно море и было тем храмом, который принадлежал наивысшему, единственно достойному веры божеству. Она останавливалась перед тем храмом, одна-единственная на всем побережье, и жаловалась-исповедовалась волнам. Разговаривала с ними, а они не утешали, молчали, с шорохом накатывались на берег.
Наплакавшись вволю, Миловидка однажды вспомнила: она так и не побывала у навикулярия, не увиделась с той, что погубила Божейку. А должна собственными глазами увидеть, какая она, пусть посмотрит и на нее, на Миловидку, ту самую антку, которую Божейко не захотел ни на кого променять. Может, госпожа разгневается и выгонит, не захочет видеть, как было один раз, а может, и нет… Сегодня самый большой христианский праздник – Пасха. А в этот день все христосуются и становятся добрыми. Да, и богатые, и бедные – все христосуются, все сегодня – братья и сестры.
Миловидка пошла в город. Уже и на ту улицу, где живет навикулярий, повернула, но до его подворья не дошла. «Хорошо, если хозяин сейчас в море, – подумала, – а если дома? Пасха – вон какой праздник… А если так, не смогу я увидеться и поговорить с женой навикулярия, Феофил не допустит».
Постояла, постояла Миловида и снова возвратилась туда, откуда пришла, в христианскую обитель.
Думала-гадала, как подступиться к той вельможной губительнице, и надумала: если не схитрит, ничего у нее не выйдет. Мать игуменья сама или через сестер своих часто обращается к богатым вельможам за помощью, просит поддержать ради Иисуса Христа убогую женскую обитель. Вот Миловидка и выдаст себя за одну из сестер-попрошаек. Подойдет к воротам и скажет челяди: «Я из святой обители. Матушка игуменья прислали к госпоже. Попросите, пусть будет так добра и выслушает меня».
Приглядывалась внимательно к повадкам сестер, что ходили в мир, ухитрялась пойти то с одной, то с другой. Уже знала, видела: и как одеваются посланцы матери игуменьи, и что говорят, когда стучат в ворота, разговаривают с челядью, как они заходят в хоромы и беседуют с хозяевами. И когда сама постучалась в ворота навикулярия, не допустила ошибки. От соседей знала одно: хозяина дома нет, он в далеком плавании. А предстала перед холеной и не намного старше себя госпожой, забыла, что она пришла с просьбой от матери-игуменьи. Смотрела на нежную и красивую жену навикулярия и молчала, чувствуя, как лицо заливает горячая волна.
– Сестра, мне сказали, что ты из святой обители? – услышала тихий, то ли сочувственный, то ли встревоженный голос хозяйки.
– Да.
– Матушка игуменья – моя далекая родственница, – сказала госпожа. – Правда, так случилось, что мы… что она отреклась от суетной мирской жизни и отдала себя служению веры Христовой, с тех пор мы, считай, и не виделись.
– Мать игуменья велели кланяться вам, достойная.
– Спаси тебя Бог.
Она была так печальна и красива, что Миловидка невольно на нее засмотрелась. Нескрываемая мука и печаль светились в ее глазах. Похоже, эта женщина только внешне выглядела холеной и изнеженной, а душа ее давно кем-то истоптана. Как скорбно-умоляюще смотрит на Миловиду, и в словах ее слышится такая глубокая тоска, словно хочет и не может выплакать все, о чем страдает ее душа.
«Может, тоскует о Божейке? – дала волю своим подозрениям Миловида. – Такая могла им соблазниться, ох как могла! Навикулярий – противный и жестокий, ко всему намного старше и, видимо, не любим ею. Божейко же и орел, и лебедь, и сокол против него».
– Мать игуменья еще что-нибудь велела мне передать?
– Нет, – быстро и даже резко возразила девушка и решилась повнимательней присмотреться к жене навикулярия. «Что же мне делать с тобой? Высказать все или встать и уйти? Но ведь я так давно хотела увидеться с тобой, так хотела узнать обо всем, что случилось с Божейкой!»
– Тогда чем обязана…
– Я из-за Дуная, – не дала ей договорить Миловидка. – Я должна была выйти замуж за раба вашего Божейку. Но не вышла. Ромеи схватили его и повезли на край света. Пришлось мне идти за ним. Хотела или выкупить его из рабства, или же остаться с ним. Опоздала. Поэтому я теперь в монастыре, поэтому к вам пришла, достойная. Хочу знать, за что его покарали так?
Удивительно, но не гнев и ненависть слышались в ее голосе, а боль и тоска. А еще мольба. Нет, не та мольба, которая рвется из обиженного, готового на все, даже на холопскую угодливость, сердца. В ее голосе была и уверенность: я – раба той большой любви, которая зародилась на пути из Черна в Выпал, однако не твоя раба. Слышишь, всемогущая госпожа, не твоя! И не смотри на меня, как на рабу свою. Забудь хоть на час, что мы неровня, что тебе достаточно кликнуть челядника – и я окажусь за воротами. Будь добродетельной и знай лишь одно: мы – битые, узнавшие горькое горе люди, должны помнить: ничто уже не властно над нами! Слышишь, ничто!
Наверное, все, о чем думала, что лежало на сердце, сказала взглядом, и жена навикулярия не осталась равнодушной к этому взгляду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152