Но Миловидка решительно воспротивилась.
– Прошу вас. – Девушка отстранила мастерицу, и так решительно, что у той невольно опустились руки. – Не нужно. Я не заслужила еще у князя ни туник, ни шуб.
– Так заслужишь! – не уступала мастерица и, казалось, была искренней в своих намерениях. – Пока сошью, будут уже и заслуги, а будут заслуги, князь похвалит нас, тебя – за наряд, меня – за старание. Вот увидишь.
Все это правда: благосклонность челяди – большая утеха для души, но и боль в сердце не покидала ни на минуту. Почему князь пустил о ней в Соколиной Веже славу как о молодой хозяйке, а сам не едет? Почему?
Что ни день, то тревожнее думалось об этом, а тревога сеяла не только страх, зарождала и жалость к себе. Куда ей податься, если убедится, что князь хочет всего лишь ославить ее? На кого и на что надеяться тогда? На Выпал и приют у тетки или у Божейковой родни? Боже, да там же свои беды и заботы. Разве она не знает?
Задумавшись, Миловидка не заметила, как задремала, и не услышала, когда и откуда появились на подворье всадники. Подхватилась, едва уловила краем уха разговор, узнала голос князя Волота. Кинулась было к дверям, но сразу же и передумала: разве она может вот так предстать перед ним? Люди добрые! Заснула же и, наверное, сбила всегда гладко причесанные косы, примяла одежду. Нельзя показаться перед господином пугалом с заспанными глазами и всклокоченными волосами. И быстренько двери на засов и ну прибираться, приводить себя в порядок!
Метнулась, как на пожаре, к небогатому на содержимое сундучку, выхватила самый лучший свой наряд и стала переодеваться. Спешила очень, но прихорашивалась старательно. Чувствовала, дрожит вся, знала, может выдать себя этим, но ничего не могла поделать с собой. Это было выше ее сил – оставаться сейчас спокойной.
К счастью, князь не спешил в терем. И переодеться успела, и причесаться, и к стене на миг прислониться, чтобы унять свою дрожь. А пришла немного в себя, снова всполошилась: хорошо ли делает, что стоит и ждет. Волот – князь и, как князь, привык, что его встречают хлебом-солью, поздравляют со счастливым возвращением из дальнего пути, а она по клетям-углам прячется. Хозяйка же она, какая ни есть, но хозяйка!
Вздохнула глубоко и пошла к выходу. Не задерживалась больше. И только распахнула последние двери, те, что вели из терема, остановилась на пороге как вкопанная: прямо на нее шел со двора Волот, он уже был почти рядом.
– Прошу князя в хоромы, – приложила руку к сердцу и поклонилась низко.
Князь тоже остановился, задержал на ней потеплевший взгляд:
– Спаси бог. Все ли благополучно в хозяйстве, здорова ли хозяйка?
– Хвала богам, все хорошо. Челядь княжья на здоровье не жалуется.
– Ну и хорошо. Веди тогда в терем.
И проводила, и раздеться помогла, и купель приготовила. Челядницам велела накрывать в гриднице стол. Носили и носили на него блюда, ставили и ставили жбаны, корчаги, братницы. Князь ведь не один прибыл, с мужьями и отроками. А еще позовет ловчих. Сказал, что пробудет здесь долго, не сможет усидеть в тереме, пойдет на охоту. Когда же и поговорить о предстоящем развлечении, если не за общей трапезой. Миловида тоже не присела. Смотрела, как накрывают столы, наливала питье в братницы, чтобы трапеза была не абы какая – княжья.
Видела: князь Волот не спускает с нее глаз. И не хочет себя выдавать преждевременно, и все-таки смотрит. Это Миловидку смущало, она раскраснелась от этого смущения, он же словно прикипел к ней очами и уже не отводил их.
– А Миловидка почему не пьет, не гуляет с нами?
– У меня, княже, своя обязанность.
Князь встал, отыскал для нее место в застолье.
– К лешему все обязанности! Гуляет князь, гуляют его гости, должна гулять и хозяйка княжьего застолья.
– Однако ж…
– Какое еще там «однако»? Знает ли Миловидка, почему я не был на тризне по своей матери, княгине Доброгневе? Из-за своих обязанностей. Ведает ли, почему недосыпаю ночей, не знаю радости от воли, весь в ратных заботах и походах, в мыслях о законе и благодати? Опять-таки из-за обязанностей перед землей, перед народом Тиверской земли. Не пора ли подумать и о себе, тем паче что я и мужи мои не просто празднуем удачное завершение возложенных на нас обязанностей, мы справляем тризну по матери моей, княгине Доброгневе.
– На тризне по княгине я пила, но и с князем выпью.
– Вот и хорошо. Поднимаю братницу, – Волот повернулся к мужам, – за новую хозяйку Соколиной Вежи по имени Миловида. Слава самой прекрасной деве земли Тиверской! Слава молодой княгине синеокой Тивери!
– Слава! Слава! – дружно поднялись мужи и протянули к ней наполненные питьем братнины. Видно было: они разделяют выбор своего князя и рады, что он назвал ее княгиней синеокой Тивери.
Тишина и покой в Волотовом тереме у леса наступили где-то под утро. Одни ушли, перебрав хмельного, к своим халупам, других челядь спровадила чуть не силой в клети. Потом принялись за уборку. Миловида не бралась за черную работу, больше указывала, что и куда нести, да наводила после того, как вынесли недоеденное и недопитое, порядок в гриднице. Хмель прибавил ей сил или радость бодрила ее – работа горела в руках. Видно-таки, радость будила в сердце силу: приятно, что была в центре внимания всего застолья, что ее принимали не за челядницу, а за госпожу, тянулись к ней братницами, хвалили и льстили, говорили, знают, сколько горя пережила, и потому рады, что все позади, что она снова в своей земле, среди своих людей. Ой, да такого о себе сроду не слышала, такой доброты не видела. Почему же не быть в руках силе, не играть веселью в сердце, когда в душе праздник?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152