– Младан! – оборвал Доброгост. – Ты свое сказал, теперь помолчи.
– Нет, отец, – смело поднялся Младан, – я не буду больше молчать. Коли нами здесь так помыкают, мы уйдем.
Старейшина насторожился, соседи тоже. Ошеломленно глядели они на Младана и молчали. А Младан воспользовался их молчанием и продолжал:
– Выделите нам с Миланой надел, постройте хату, и все. Пусть Стемиду будет вольготней с Мирославой.
– Да ты что, с ума сошел? – опомнился наконец Доброгост, – Забыл, что семья наша из славного рода Бориславичей? Пока живу, никому из вас не позволю нарушать заветы предков.
– Их давно уже нарушили.
– Молчи! – грозно стукнул палицей старик. – Пошел невесть что городить!
– Негоже, сын, – заговорил старейшина Семиус, – Отец не враг тебе, он обоих вас рассудит справедливо. И Милану в обиду не даст. На то он глава вашего рода.
– А то как же, – подхватил его слова Доброгост. – Я скажу свое слово и про Стемида с Мирославой.
– Воля ваша, – стоял на своем Младан, – а я оставаться здесь не могу.
– Не можешь! – еще сильней разгневался отец. – Тогда бери свою Милану, иди с ней куда глаза глядят, хоть на край света, надела я тебе не дам!
Младан понял: старика сейчас не переубедишь и не стал больше спорить. Судьи приняли его молчание за согласие покориться воле старших. А потому корили и винили на судебном совете больше Стемида и жену его, чем Младана.
Но через несколько дней Младан снова завел речь с Доброгостом о наделе.
– Ты все же решил идти против воли родителя, против обычаев наших предков?
– Со Стемидом нам все равно жизни не будет, батюшка.
– Но старейшина пока что я, а не Стемид.
– Потому я и хочу, чтобы вы нас разделили. Доброгост долго молчал, опустив голову, обдумывая, что делать, как ответить на непокорство сына, задумавшего нарушить заветы предков.
– Вот что, – сказал он наконец, угрюмо уставясь в землю, – ты самый младший из детей моих, труда своего в нашу пашню еще не успел вложить. А потому решение мое остается неизменным: не дам тебе надела. Хочешь иметь свое жилье, землю, тогда корчуй лес. Лесов у нас вдоволь, а готовой пашни не дам. Добывай себе надел собственным трудом и потом.
XXIII. ИБО ОН ЧЕЛОВЕК ЕСТЬ!
Снова опустилась на землю ночь. Всеволод не помнит уже которая. Знает только, что с тех пор как воротился с озера, всегда такая же тихая, звездная. Небо – как умытое. И звезды в нем играют, будто проказливые дети, бросают с дальней высоты на землю тоненькие, золотые свои игрушки, стрелы-лучики. Ни зверя, ни птицы не слышно в чаще. Тишина в лесу. Все спит, все покорилось неодолимой силе ночи. Даже сосны, неусыпные стражи темного леса, и те притихли, едва качают головами, будто дремлют…
Всеволод лежит навзничь, разглядывая в просветах меж ветвями усеянный звездами небосвод. Потом повернулся на бок и, подперев рукой голову, долго смотрел на залитую лунным сиянием поляну, прислушиваясь к пофыркиванию коней на пастбище. Хорошо им сейчас под чистым и прохладным небосклоном! Ни солнца, ни духоты, ни надоедливой днем мошкары. И волки к ним не подступятся: от них охраняют табун костер да псы сторожевые. Пасутся на воле добрые кони. А потом будут спать. Сойдутся в кучу, станут голова к голове и стоя заснут спокойно, без тревог, без забот…
А ему вот не спится. Сколько дней и ночей минуло, а покой не приходит. И нет утешения ни в чем. Кручина закралась в сердце и грызет днем и ночью. Хочется забыться, развеять горькие думы, уйти от них. Да куда от них денешься? Без устали теснятся в голове и спать не дают до самого рассвета, пока не свалишься в изнеможении, не забудешься в недолгой зыбкой дреме.
Что делать? Как быть? Оставить все – отца, и Северянщину, и злую долю свою холопскую? Куда деваться подневольному холопу? Уехать подальше из этих мест? Туда, где никто не знает ни его, ни отца… И найдешь ли там покой? Не усыпит чужбина горя, не развеет тоску-печаль… А может, еще больше ее раздует, согнет в три погибели, не успокоит, а сожжет его… Больше жизни любит он Черную. Повелела бы – на край земли пошел бы за нею, на поединок Вышел против самого кагана. Не только телом и духом – великой любовью своей к княжне одолел бы противника, поверг его наземь.
Почему в ту ночь не поняла она, как велика его любовь, испугалась? Почему в один миг изменилась она? Такой была доверчивой и искренней, сама поверяла все тревоги и думы свои…
Нет, не понять ему ни нрава, ни прихотей княжны. Ведь он простой пастух, да и холоп к тому же! Безумна сама мысль, что может дочь князя полюбить холопа. Никогда тому не бывать! Забыл он разве, что для холопа княжна – как звезда в небе, не достать ее во веки веков…
«Да, значит, правду говорил отец в ту грозовую ночь, – думал Всеволод. – Не миновал меня земной огонь. Полетел на него бездумно и упал с обожженными крыльями. А впрочем, может, и не бездумно. Ведь говорил я отцу, что все равно полечу на свет…» Холоп… Вот где причина всех несчастий. Как избавиться от горькой доли? Над этим надо думу думать. Он силен и молод. Он может постоять за себя.
Увидеть бы теперь княжну хоть раз. Он знал бы, что сказать ей! Но где ее встретишь? В леса эти она уж больше не приедет, в Чернигов ему нельзя. А до Ивана Купалы будущего лета хозары принудят князя отдать дочь за кагана. Либо силой возьмут. Сила у них большая… А что, если князь отважится постоять за дочь? Если хозары пойдут походом на Чернигов? Если будет злая сеча? Если нужны князю храбрые воины?..
Всеволод быстро поднялся и сел.
Отец услышал это движение, пытливый и настороженный взгляд его обратился к сыну. Осмомысл тоже не спит. Как ни хитрит, как ни отмалчивается Всеволод, отца не проведешь, он понимает, что там, на озере, стряслось что-то недоброе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73