– А каган ваш – чужак. Всем нам. И мне.
Дерзость надменной княжны, презрение к их повелителю ошеломили и потрясли хозар. Растерянно глядя на Черную, они не сразу нашлись, что ответить.
Молчание нарушил князь.
– Безумная! – закричал он. – Как смеешь поносить великого кагана, друга нашего!
– Смею! Лучше утопиться в Десне, чем быть женой ненавистного старца. Я не раба! Меня не заставят покориться!
– Заставят! – опомнившись, крикнул чаушиар. – Каган имеет на тебя права! Не хочешь быть ему женой, будешь рабыней!
– Вот как! – крикнула княжна. – А ну убирайтесь прочь! – грозно повела она очами. – Пока здесь я госпожа! Вон отсюда!
Хозары схватились за сабли, зло глядя на князя: что же это такое? В самом деле гонят их, сватов кагана, или только почудилось им такое поношенье?
Разгневанный князь вскочил с места.
– Эй, отроки! – крикнул он. – Заприте княжну в терем! И не выпускайте, пока не одумается! Я проучу тебя, дерзкая! – погрозил он дочери.
А когда она вышла, повернулся к хозарам и виновато развел руками: что, мол, поделаешь, ребенок она еще…
VIII. НА БОГА НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ
Терем княжны Черной стоял посредине детинца, возвышаясь над окрестностями, обнесенный высокой стеной в междуречье Десны, Белоуса и Стрижня. Верхняя часть его достигала вершин развесистых дубов, которые, по словам стариков огнищан, взрастила и взлелеяла прабабушка княжны, так же влюбленная в зеленую рощу и цветы, как сейчас ее правнучка Черная. Чего только не навидались эти кудрявые великаны дубы на долгом своем веку! И как глубоко вошли их корни в землю древнего Чернигова! Было у них свое детство, длинное, как век человека, посадившего их под окнами. Затем пришла юность. Люди рождались и умирали. На смену одному поколению приходило другое, на смену второму – третье… А дубы все поднимались и поднимались, становились все выше, набирались силы. Наступила пора возмужания, а они все растут, растут вверх и вширь, и все глубже и глубже в землю уходят могучие корни. И жизнь их длится долгие века…
Сквозь густые ветви под окнами любила когда-то княгиня смотреть на выемку между Болдиными горами и крепостным валом, вдоль широкого плеса Десны. Подолгу глядела, как играют на солнце ее быстрые волны, как темнеют и пенятся на реке грозово-бурные шквалы, как укрывают ее вечерние сумерки. Все тянуло княгиню к Десне, словно знала, что погибнет в тех водах, что не люди, а волны бурные закроют ей глаза, приютом вечным станет речное дно.
Княжна вспоминает всегда приветливое лицо матери, и чувствует, как тяжелый удушливый ком подступает к горлу.
– Мама, мамушка моя, – шепчет Черная, – зачем ушли вы от меня так рано? – и дает волю слезам.
И видится ей печальное лицо матери, глаза ее, полные ласки и жалости, и губы, шепчущие что-то непонятное, грустное, отчего так нестерпимо больно становится сердцу.
– Ах, не нужно было, матушка, купаться на быстрине, – плачет Черная, – были бы здесь, рядом со мной, не дали бы в обиду дочь свою. И сердцем и разумом защитили бы меня.
Она подумала об отце и вытерла слезы. Ему-то что? Только и забот – про славу да богатство. Ради этого он и дочь родную утопить готов. Как же, выгодно: каган – тесть, хоэары – союзники, а там, гляди, и дружину позволят увеличить. А что дочь сохнуть будет на чужбине с нелюбом, то ему все равно…
На лестнице послышались шаги. Засуетились нянька и слуги за дверью. Черная поняла: отец пришел.
– Ты не спишь, дитятко? – спросила старуха, просунув в приоткрытую дверь седую голову.
– Кто там? – спросила княжна.
– Князь хочет тебя видеть, сейчас пожалует сюда.
– Скажи князю, что я больна.
Нянька растерянно потопталась у двери.
– Не нужно ли чего, голубушка моя?
– Ничего не нужно! Иди отсюда! – строго приказала княжна, повернув к няньке заплаканное лицо. – Я больна и не хочу разговаривать с князем.
Отодвинув рукой испуганную няньку, вошел Черный.
– Не понимаешь ты меня, доченька, да еще и гневаешься, – тихо сказал он, садясь около кровати.
Но девушка не отозвалась, молча лежала, отвернувшись к стене. Плечи ее вздрагивали.
Князь повернул ее к себе.
– Ты плачешь? – горестно воскликнул он.
– Теперь уж не смеяться мне больше никогда, – ответила Черная.
Вдруг она поднялась, села на кровати, гневно посмотрела отцу в глаза.
– Да что ты, доченька!
– Нет у вас дочери! Вы продали ее хозарам. Вслед за матерью гоните меня?
Князя потрясли ее слова, он смертельно побледнел, весь как-то согнулся и прошептал;
– Опомнись, что ты говоришь!
– Да, именно так, за матерью! – кричала она, глотая слезы. – Не уберегли вы матушку, не углядели. Все за делами недосуг! То вы повинны в ее смерти. Сами свели ее со света! Помните, как просила она вас принести в жертву бурным вешним водам ваших любимых заморских фазанов? Вы не прислушались к ее мольбе, не захотели умилостивить богов и вместо жертвы матушку отдали на погибель.
Черная говорила торопливо, не переводя дыхания, слезы градом катились по щекам, а князь смотрел на нее широко открытыми глазами и чувствовал, как холодеет от страха. До сей поры не знал он этих мыслей дочери. Постоянно корил себя за смерть жены, лишним словом боялся обмолвиться. А она, оказывается, знала, сказал ей кто-то… И теперь вот думает, что сам он свел жену со света!.. За что такое наказание! Родное дитя винит его в смерти любимой жены.
– Доченька! – простонал князь и так изменился в лице, что разгневанная девушка сразу притихла. – Неужто ты могла помыслить, что хотел я смерти матушки? О, если бы я знал, что навлеку такую страшную месть богов, не только фазанов заморских – всю Северянщину, все блага земные принес бы в жертву, только бы оставили мне мою любимую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73