Так это когда было? Еще в прошлом году. Ты зачем мне этим сегодня глаза колешь?
– Ох, Филька, – подпрыгивала на суку Сорока, – если бы ты видел все это. Чуть успокоили Енота. И все равно ругал он самого себя:
– Ну не дурак ли, – говорит, – я? Ну зачем я сам на сказку напросился, зачем без очереди полез? Может, когда дошла бы до меня очередь, Кири-Бум совсем другую бы обо мне сказку рассказала.
– И все? – спросил Филька. – Больше ни о ком сегодня разговору не было?
– Все, – сказала Сорока. – Выбил Ду-Дук сказку про Енота, и все разошлись, потому что Кири-Бум сказала, что у нее совсем-совсем разболелась голова. Ну, бывай здоров, Филя. Спокойной ночи тебе. Полечу я, а то муж ругается, когда я поздно домой возвращаюсь.
– Лети, – сказал довольный Филька, – только завтра обязательно прилетай.
– А как же, прилечу. Мне ведь, кроме тебя, и рассказывать некому, что у березы делается. Ты ведь один не бываешь там.
– Болею я. Корежит меня всего. Ужасно как нездоровится мне.
– Болей, Филя, болей. И не спеши выздоравливать. Поторопишься – еще хуже заболеешь.
– Я уж и то так думаю. В таком деле лучше не спешить, – сказал Филька и пошел в избу.
Запирал Филька дверь на засов, радовался: сегодня о нем речи не было, значит, ему можно спать спокойно.
– Да и вообще обо мне говорить не надо. Есть Енот, есть Шакал, Заяц есть, зачем же еще на меня время тратитъ.
Лежал в постели, вспоминал сказку о Баране и покачивал головой: глупый, чтобы не было беды, надрывает себя, ест через силу.
– Чепуха все эти приметы. Че-пу-ха! Живи честно, и тогда тебе никакая беда страшна не будет. И ты всегда будешь спать спокойно. По себе знаю.
Давняя история

На сказки черепахи Кири-Бум Ёж Иглыч приходил без всякой тревоги. Был уверен, что сказки рассказывают только о плутах, а он – не плут, значит, о нем и рассказывать Кири-Бум не будет. Сидел на пеньке, шуршал колючками и выкрикивал после каждой сказки:
– Так их, Кири-Бум, так их, мошенников. Крой их, припечатывай, чтобы у других плутовать охота отпала.
– Я для этого и рассказываю о вас сказки, чтобы других предостеречь, – сказала черепаха и, устроившись поудобнее на пеньке, начала новую сказку:
«Каких только историй не случается в лесу. Вот как-то расцвела на полянке бело-розовыми цветами Яблонька. Мимо бежал Ёж Иглыч. Приметил ее. Остановился.
– Цветешь? – спрашивает.
– Цвету, – отвечает Яблонька. – Первый раз в жизни цвету.
– Ну цвети, цвети, – сказал Ёж Иглыч и побежал дальше.
Яблонька отцвела. И стали полнеть, круглиться на ее ветвях яблочки. Случилось Ежу Иглычу опять пробегатъ мимо. Увидел он их, поинтересовался:
– Наливаются?
– Наливаются, – сказала Яблонька. – Первые в моей жизни.
– Пусть наливаются, – сказал Ёж Иглыч и побежал дальше.
Налились на Яблоньке яблочки, стали сочными, круглыми. Солнышко их подрумянило. Прибежал Еж Иглыч, поморгал глазками.
– Какая ты стала. Прямо красавица. А яблочки, яблочки-то какие налитые. Стряхни-ка мне пяток.
Яблонька стряхнула. Ей было приятно, что Ёж Иглыч опять приметил ее, разговаривает с нею.
Съел Ёж Иглыч одно яблочко, а остальные наколол на иголки и унес к себе: дома пригодятся.
Дня через два опять прибежал к Яблоньке:
– Стоишь? Зеленеешь? Это хорошо. Зеленой, говорю, хорошо быть, молодой себя чувствовать… А яблочки-то, яблочки какие у тебя, так и светятся соком, прикоснись губами – и брызнут. Стряхни-ка мне пяток, я позабавлюсь.
И Яблонька стряхнула. Она была счастлива, что Ёж Иглыч опять пришел к ней. А он, как и в прошлый раз, одно яблочко съел, а остальные наколол на иголки и унес домой.
Через день он снова прибежал к ней. Прибегал и еще много раз, а она все угощала и угощала его яблочками. И говорила соседним деревцам:
– Он меня приметил, еще когда цвела я.
И пришел день, когда Яблонька стряхнула и отдала Ежу Иглычу последнее яблочко. Он деловито наколол его на иголки и унес к себе. Она долго слушала, как уходит он, и как похрустывают под его шагами прошлогодние листья.
На другой день Ёж Иглыч не пришел. Не пришел и на третий. Яблонька напрасно ждала его, прислушиваясь к шорохам. Через неделю она услышала его голос. На соседней полянке росла еще одна молоденькая яблонька, и Ёж Иглыч говорил ей:
– Я помню, как ты цвела. У тебя были крупные, белые с розовым цветы.
Яблонька слушала, что говорит Ёж Иглыч ее соседке, и думала: «Что ж, у нее еще есть яблочки и можно говорить ей, как цвела она и какими крупными были ее цветы…»
И хоть до осени было еще далеко, с ветвей ее падали на землю поблекшие листья…».
Глядел Ёж Иглыч, как выбивает на березе Ду-Дук сказку о нем, и шуршал иголками: «Это, что ж, выходит, и я плут?.. Но ведь это же давно было».
И он уже хотел было крикнуть: «Давняя это история, зачем записывать ее», – да засопел, завозился на пне. – «Пусть записывают, я уже не такой, а другим на пользу пойдет».
Воронье диво

Не каждый может мужественно выслушать о себе сказку. Ворона вот не смогла. Любила Ворона Ворона, а он любил не ее, а Иволгу, любил он ее за песни звонкие. И подумала как-то Ворона:
«Погоди, ты еще пожалеешь об этом».
И стала завлекать Ворона. Увидит: полетел он к речке, отправляется за ним следом. Сядет на виду, глаза под лоб заведет, крылья по бокам свесит – пусть видит Ворон, что она не просто так сидит, а – думает.
Полетит к Маньяшину кургану Ворон – и Ворона за ним. Пристроится где-нибудь поблизости, заведет глаза под лоб и сидит, толстая, серая.
Была уверена Ворона: увидит ее Ворон думающей и поймет, что главное в птице не песня звонкая, а – ум, и перестанет летать к Иволге, у нее, у Вороны, время коротать будет. Но Ворон не обращал на нее внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32