Фруктовки она пила много, а вот ела не чаще одного раза в два-три дня, и только котлеты.
Лейтенант Васильков всё ждал, когда же она устанет сидеть в мешке, вернее, висеть, потому что, если мешок опускали на пол, она принималась кататься, и тогда её опять приходилось подвешивать. И ещё лейтенант Васильков надеялся, что если она и не устанет висеть в мешке целыми сутками, то, по крайней мере, ей это когда-нибудь да надоест.
Кроме ругательств, от Стрекозы не слышали ни одного путного слова. Купили ей куклу – агенточка разорвала её тут же и ещё долго грызла.
– Посадить тебя в клетку? – рассердившись, спрашивал лейтенант Васильков.
– Эфорт, билдинг! (Валяй, балда!)
Ну что тут будешь делать? Приказ, конечно, есть приказ, надо его выполнять, но – как?!
И вот тут-то лейтенант Васильков, совершенно отчаявшись хоть немного воздействовать на Стрекозу, предпринял невероятный шаг – решил отказаться от задания. Возвращаясь после объяснения с полковником Егоровым, он подумал, что ещё дёшево отделался. Могло бы попасть, и здорово.
В камеру к Стрекозе он вошёл раздражённый, готовый на всё, сказал:
– Так вот, госпожа Стрекоза, чтоб тебе пусто было! Давай окончательно договоримся. Сколько это может продолжаться и какой от этого прок тебе? На что ты рассчитываешь? На искривление позвоночника? Что за охота висеть в мешке? Превращайся давай в человека!
– Гутто мурирэ! (Лучше умереть!)
– Ты пойми, что дела вашей «Гроб и молнии» – гроб без молнии. Какой смысл тебе безобразничать?
– Рэхитиг амил! (Ругательство.)
«Вот и поговори с ней, – уныло подумал лейтенант Васильков. – Её даже припугнуть нечем. Голода она не боится. Холода она не боится. Выносливости необыкновенной. Зверёныш и зверёныш. За что мне такое наказание? Нет ничего хуже, когда тебе поручат дело, а ты и понятия не имеешь, как его делать. Одно только и утешение, что никто вообще не знает, на что эта агенточка годится. Даже полковник Егоров не знает. Тогда получается, что я должен гордиться оказанным доверием? Ладно, погоржусь. Но дело от этого с места не сдвинется».
Однако надо действовать.
Он сходил за бутылкой фруктовой воды, опустил мешок на пол, Стрекоза сразу начала кататься.
– Фруктовку принёс, не дёргайся!
Младший сержант моментально притихла. Лейтенант Васильков выпустил её из мешка, предложил:
– Садись, потолкуем. Ты офицера Лахита знаешь?
– Он помощник шефа, – впервые на человеческом языке ответила Стрекоза, не сводя глаз с бутылки.
– Хочешь его увидеть?
– Дёрки! (Враки!)
– Он бы тебе объяснил обстановку. Сообщил бы, что мы знаем план операции «Братцы-тунеядцы».
В глазах Стрекозы мелькнул испуг, она крикнула:
– Авэк провокт нон загер! (С предателями не разговариваю!)
– Он не предатель. Он просто нам попался. Он говорит, что генерал Шито-Крыто отдал приказ, чтобы тебя, как предателишку, обезвредить.
И все десять пальцев обеих рук младшего сержанта Стрекозы едва не вцепились в лицо лейтенанта Василькова. В сердцах он вывернул ей руку так, чтобы агенточка не могла пошевелиться, и крепко отшлёпал её по тому самому месту, по которому и наказывают провинившихся детей.
Старший санитар Тимофей Игнатьевич назвал бы эти действия санитарной обработкой задней поверхности организма младшего сержанта при помощи верхней правой конечности лейтенанта.
Но Стрекоза – вот чудеса! – притихла, не двигалась, хотя лейтенант Васильков больше не держал её, и вдруг разревелась во всё горло, разревелась совсем по-человечески, как обыкновенно ревут обиженные девчонки.
От величайшего удивления лейтенант Васильков стал гладить её по голове, растерянно приговаривая:
– Перестань, ну перестань… больше не буду… сама виновата… перестань… больше не буду…
– Больше не буду! Больше не буду! – сквозь рыдания совсем по-человечески выкрикивала Стрекоза. – Сама виновата! Сама виновата!
Совершенно обескураженный лейтенант Васильков не знал, что ему и делать, забыл, что перед ним агенточка иностранной державы, пожалел её (не державу, конечно, а девочку) и поцеловал её от этой жалости в лоб.
Зарыдав ещё громче, Стрекоза обхватила его за шею руками, прижалась мокрым от слёз лицом к его лицу и бормотала, содрогаясь от рыданий:
– Сама виновата… больше не буду… сама виновата… больше не буду…
А не мешало бы эту сцену посмотреть генералу Шито-Крыто. Если бы он не лопнул от дикой злости или с досады, то, по крайней мере, ему было бы о чём подумать своей огромной, без единого волоска головой. Но ничего бы он ею, похожей на арбуз, футбольный мяч или глобус, не понял! Не он первый пытался из человека сделать зверя или болвана (вспомните хотя бы гавриков фон Гадке), затратив на это мерзкое дело массу времени, подлости, сил и умения. Всё учёл генерал Шито-Крыто, всё, кроме того, что его шпиончики родились людьми, что у них были папы и мамы, пусть даже и плохие, но всё-таки люди!
Отнесись лейтенант Васильков к Стрекозе только как к младшему сержанту иностранной разведки, неизвестно, чем бы это закончилось. Может быть, и пришлось бы Стрекозу и на всю жизнь в клетку поместить (чтобы не было искривления позвоночника, которое могло произойти, если бы оставить её в мешке). Вполне вероятно, что агенточка могла даже и покончить с собой, убедившись, что ей не выполнить задания генерала Шито-Крыто, а простить себе этого она не могла.
Но лейтенант Васильков в сердцах отшлёпал её, как обыкновенную провинившуюся девчонку, и по тому самому месту, по которому шлёпают именно детей.
Вы помните, конечно, что Стрекоза умела драться, и дралась жестоко, и её били жестоко, но били по каким угодно местам, только не по тому, которое специально предназначено для шлёпанья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84