Он взял в руки карточку и некоторое время разглядывал ее. Он заметил, что с обратной стороны фотография подклеена плотной бумагой. Инспектор отставил ее и огляделся. На крючке висел клетчатый халат, под ним стояли большие домашние туфли. Иоланта заметила его взгляд.
– Я еще ничего не трогала, все осталось так, как было при Конраде. Очевидно, мне придется поменять комнату, а жаль, мне она нравилась. Вы ведь знаете, как трудно снять недорогое жилье, да еще с телефоном. Но пока я отсюда не уеду, не смогу дотронуться до его вещей.
– Понимаю, – проворчал Ольшак. – Вамочень тяжело.
У него вдруг появилось непреодолимое желание спросить ее, носит ли она черный парик, однако он с трудом от этого удержался.
– Пани Иоланта, – сказал он, – дело усложняется. Я вынужден задать вам несколько вопросов.
– Если я смогу вам чем-нибудь помочь… Скажите мне правду: вы считаете, что это не было самоубийством? – И, не дождавшись ответа, добавила: – Его убили? Но как же это возможно, ведь есть письмо…
– Я бы сам хотел это знать. В вашей машине – вы, наверное, помните – мне попался обрывок багажной бирки. Я спрашивал еще, что вы можете об этом сказать.
– Не имею понятия, – ответила Иоланта. – Может, Конрад кого-то подвозил?
– Мне известно даже кого: своего кузена из Франции, если мне не изменяет память, рекламного агента какой-то большой фирмы. Жан Ромбе, так его зовут, был в день смерти вашего жениха здесь. Пан Сельчик встретил его на вокзале и на вашей машине привез его к себе. Почему вы скрыли это от нас?
В ее глазах появилось удивление.
– Приехал Жан? Именно в тот день? Конрад мне ничего не говорил.
– Но вы знали, что у Сельчика во Франции есть кузен, который намерен его посетить?
– Я знала о существовании Жана, но даже не имела понятия, что он собирается в Польшу. Мне известно, что они переписывались с Конрадом и, – она задумалась, – пожалуй, больше ничего.
– Однако мы не нашли ни одного письма в квартире на Солдатской.
– Ох, я же говорила, что Конрад был педантичен до неестественности. Не принято говорить плохо об умершем, но меня всегда раздражала его чрезмерная аккуратность. Он выбрасывал все ненужные бумаги, даже мои письма.
– Вы говорите, что в тот вечер он очень спешил, смотрел на часы и, сказав, что в его распоряжении только двенадцать минут, убежал. И вас в самом деле не заинтересовало, куда он так спешил?
– Простите, но мы доверяли друг другу, – ответила Иоланта холодно. – Если кто-то из нас хотел сказать что-нибудь, то говорил. Конрад знал, например, что я люблю танцевать. Иногда я сообщала ему, что иду в «Спутник». Он же презирал такое времяпрепровождение, предпочитая работать над докторской диссертацией или читать толстые книги по экономике, названия которых я даже не понимала. Мы действительно любили друг друга и поэтому решили, что, поскольку у нас разные интересы, будем их взаимно уважать.
– Пан Сельчик не жаловался вам на денежные трудности? Не был ли в последнее время чем-то озабочен?
– Зарабатывали мы немного, но оба не любили расточительности. У меня есть тетка в Англии, которая присылает мне кое-какие тряпки, а я люблю хорошо одеться. Конрад же не заботился ни об одежде, ни о еде и поэтому очень мало тратил на себя. Когда он решил купить себе квартиру, я спросила, не нужно ли ему денег. Ведь она должна была стать нашей общей квартирой, а я как раз скопила на заграничную поездку несколько тысяч злотых. Конрад ответил мне, что деньги он уже внес, чтобы я не беспокоилась и отправлялась в свое путешествие, о котором столько мечтала.
– И вы поехали?
– Наша группа выезжает только пятнадцатого ноября, через два месяца, но теперь я не знаю, поеду ли. Всю жизнь мечтала побывать в Италии, увидеть Венецию, Падую, Флоренцию, а теперь, – она приложила платочек к глазам, – сама не знаю. Ничего мне не хочется, все утратило смысл. Вы даже не представляете, каким человеком был Конрад.
– Значит, у него не было финансовых затруднений. Тогда зачем же ему понадобилась тысяча долларов? И притом срочно.
– Тысяча долларов? Это очень большие деньги. Я получу, – Иоланта улыбнулась впервые за время разговора, – всего двенадцать долларов на карманные расходы. Не знаю, в самом деле, не знаю.
– Он просил у пана Ромбека тысячу долларов. Говорил о каком-то шантаже. Женщина должна была почувствовать что-то неладное, тем более любящая женщина…
– Конрад был какой-то беспокойный в последнее время, это правда. Боялся ли он чего-нибудь? Сейчас, когда вы об этом сказали, мне начинает казаться, что действительно боялся.
– Он ничего не говорил о том, что кто-то его шантажирует?
– Нет, об этом разговора не было, но кое-что я теперь вспоминаю. Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение, но Конрад сказал как-то об одном знакомом: «Этот холодный негодяй меня ненавидит». Я еще спросила, кого он имеет в виду, уж не начальника ли. Он отрицательно покачал головой. Больше я ничего от него не добилась. Вечером, когда мы после ужина собрались спать, он спросил: «Разве не идиотизм носить к полосатой сорочке белый платок в кармашке пиджака?» Я удивилась, так как не совсем поняла его вопрос, и до сих пор не знаю, что Конрад хотел этим сказать. Я даже не пыталась расспрашивать, ибо знала, что ничего не добьюсь от него, и отделалась каким-то банальным ответом, вроде того, что если это кому-то нравится, но почему бы не носить. Но Конрад так мне ничего и не объяснил. – Иоланта смотрела в окно, словно избегла взгляда Ольшака.
Инспектор встал и молча пожал ей руку.
– Вы все же поезжайте в Италию, – сказал он уже в дверях. – Нужно уметь забывать, иначе нельзя жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43