он не сомневался, как иные люди, в возможности непредубежденного и искреннего сотрудничества между всеми гражданами, участвующими в восстановлении Германии. Намеренно и демонстративно он разрушал барьеры, разделяющие христиан обоих вероисповеданий, принадлежавших к католической и лютеранской церквам. Он говорил со мной об этом в соборе в Баутцене, в той церкви, где католики и лютеране отправляли богослужение под одной крышей, под одним и тем же крестом, где была удалена разделяющая их решетка на алтаре, чтобы сделать наглядный и убедительный шаг к созданию подлинной общины.
Между прочим, епископ Винкен, хотя к нему многократно обращались с назойливыми требованиями переехать на постоянное жительство в один из западных секторов Берлина, пожелал – как он мне не раз говорил – остаться в столице ГДР, в Берлине-Бисдорфе. Как будто бы мелочь? Может быть, а может быть, и нет. Простые люди относятся с особенной чуткостью и пониманием к подобным решениям чисто «личного характера», ибо этот образ действия становится для них стимулом и моральным критерием в их собственном поведении. Они всегда будут благодарны епископу Винкену за то, что он помог другим принять правильные решения.
Скажу еще несколько слов о совсем другом событии, касающемся политики католической церкви в нацистские времена. В 1938 году совершенно неожиданно для католической общественности была создана новая должность священнослужителя в гитлеровском вермахте. Франца Йозефа Рарковски назначили католическим войсковым епископом. Однако этот ход Гитлера имел лишь частичный успех. В подавляющем большинстве верующих католиков не вызвала сочувственного отклика вновь созданная епархия под знаком свастики. Да и вообще в этом мероприятии видели лицемерный маневр, сознательную попытку ввести людей в заблуждение. Однако совещание епископов в Фульде, видимо, считало, что это придаст больший вес католической церкви, облегчит возможность осуществлять ее пожелания и требования, а также обеспечит выполнение пастырских обязанностей католическими священниками в вермахте.
К сожалению, скоро обнаружилось, что и богослужение в гарнизонах, а затем и пастырская деятельность на фронте стали орудием нацистской идеологии. Нацисты могли лишь радоваться тому, что католические полковые священники распространяли, грубо приукрашивая или без комментариев, пастырские послания войскового епископа Рарковски; таково, например, его заявление в начале войны, где, в частности, говорилось:
«Каждый из нас знает, что в эти бурные дни дело идет о жизни нашего народа; и каждый, кто вносит свой вклад в это дело, видит пред собой блистательный образец подлинного борца, какой являет собой наш фюрер и верховный главнокомандующий, первый и отважнейший солдат велико-германского рейха, ибо он теперь с вами, на передовой линии огня».
После апологии фюрера и восторгов по поводу нападения на Польшу Рарковски летом 1941 года в своем обращении приветствовал войну против Советского Союза, причем говорил почти на нацистском жаргоне:
«Кто же усомнится в том, что отныне немецкий народ „стоит в центре Европы“ и что содержание этого понятия выходит далеко за рамки географических или геополитических представлений? Как это не раз бывало в истории, Германия снова стала спасительницей Европы, ее передовым борцом. Поэтому я сегодня могу, не впадая в преувеличение, сказать, что вы, подобно древним меченосцам, должны выполнить на Востоке единственную в своем роде великую задачу, которая будет иметь для нашего народа, для Европы, да и для всего человечества огромные, сейчас еще необозримые последствия…»
Разговаривая с католическими полковыми священниками, я пытался узнать, какого мнения они об этом вызвавшем столько споров католическом войсковом епископе; но отвечали они почти всегда уклончиво или напоминали мне, что долг послушания пастыря обязывает его уважать это облеченное властью лицо, как и всякую власть.
В первые годы после войны я заговорил на эту тему с епископом Винкеном. Он нахмурился и, покачав головой, заметил, что, очевидно, нацистам удалось и внутри католической церкви, то есть вне сферы их политической власти, найти опору в человеке, который во многом схож с Тисо, словацким клерикалом-фашистом.

Нападение

Начало войны
Первое сентября 1939 года. Окна моего кабинета в Мюнхене широко открыты. Невозможно отгородиться от такого прекрасного дня позднего лета. Нажимаю кнопку радиоприемника – и сразу на полную мощность: а с 5.45 ведется ответный огонь». Объявлена война Польше! Значит, все-таки началось! Уже несколько недель шли споры, высказывались сомнения по поводу рискованной политики на грани войны, которая в 1938 году привела к аннексии Австрии и Судетской области Чехословакии, в 1939 году – к уничтожению чехословацкого государства и занятию Мемельской области, добром это не кончится! В конце концов, наступит развязка! Обсуждали англо-французские «гарантии» Польше и советско-германский договор о ненападении – и вот теперь все-таки! Все-таки снова война! Вспомнились ужасы первой мировой войны: убитые, стоны раненых, выжженная земля, на которой еще и теперь, через двадцать лет, видно, где бушевали бои с массовым применением всех видов тяжелого оружия. Снова война! Во имя чего?
Я бросаю взгляд на свой письменный стол, рабочее место преподавателя тактики в Мюнхенском военном училище. Здесь навалены обширные материалы для работы о наступлении на «укрепленные районы», то есть на оборонительные сооружения «противника». Значит, я заблуждался, надеясь, что когда-нибудь политика провокаций прекратится и мир стабилизуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149