Я знаю его и должен с ним бороться. Странное дело: эта мысль даже обрела для меня какое-то мучительное очарование. Но у меня еще не было уверенности, и я решил ловко расспросить Эвуню, по крайней мере, насколько это будет возможно.Домой я попал к обеду. Холодно поздоровался с Селимом и молча сел на стол. Отец, увидев меня, вскричал:— Что с тобой, ты болен?— Нет. Я здоров, только утомился. Я встал в три часа утра.— Зачем?— Мы ходили с Вахом на охоту. Я подстрелил волка. Потом лег спать, и у меня побаливает голова.— Да ты посмотрись в зеркало, на что ты похож!Ганя на минутку перестала есть и остановила на мне пристальный взгляд.— Может быть, это последний визит в Устжицу так подействовал на вас, пан Генрик?Я посмотрел ей прямо в глаза и почти резко спросил:— Что ты этим хочешь сказать?Ганя смутилась и начала что-то путано объяснять. Селим пришел ей на помощь.— Ну, это вполне естественно. Кто влюблен, тот и худеет.Я поочередно смотрел то на Ганю, то на Селима и, наконец, ответил, медленно и отчетливо, отчеканивая каждый слог:— Не вижу, чтобы вы похудели — ни ты, ни Ганя.Пунцовый румянец залил лица обоих. Наступила минута крайне тягостного молчания. Я и сам не был уверен, не слишком ли далеко зашел; к счастью, однако, отец не все расслышал, а ксендз Людвик принял это за обычные пререкания молодежи.— Вот это оса с жалом! — воскликнул он, понюхав табак. — Вот он как поддел вас. Так вам и надо: не приставайте к нему.О боже! Как мало меня утешила эта победа и как охотно я бы отдал ее за поражение Селима!После обеда, проходя через гостиную, я поглядел в зеркало. Действительно, вид у меня был, как у выходца с того света: под глазами синева, щеки ввалились. Мне показалось, что я страшно подурнел, но теперь мне уже было все равно.Я отправился искать Эвуню. Обе сестрички обедали раньше нас и играли в саду, где была устроена детская гимнастика. Эвуня в небрежной позе сидела на деревянном стульчике, подвешенном на четырех веревках к поперечной балке качелей. Покачиваясь, она вслух разговаривала с собой, болтая ножками и время от времени потряхивая золотыми локонами.Увидев меня, она улыбнулась и протянула мне ручки. Я взял ее на руки и пошел с нею в глубь аллеи.Потом сел на скамью и, поставив Эвуню перед собой, спросил:— Что же сегодня Эвуня делала весь день?— Эвуня ездила кататься с мужем и Ганей, — похвалилась девочка.Мужем своим Эвуня называла Селима.— А хорошо ты вела себя сегодня?— Хорошо.— Вот как! Ведь хорошие детки всегда слушают, что говорят старшие, и стараются чему-нибудь научиться. А ты помнишь, Эвуня, о чем Селим говорил с Ганей?— Забыла.— Ну, может быть, хоть что-нибудь помнишь?— Забыла.— Нехорошая ты девочка! Сейчас же вспомни, а то я тебя не буду любить.Девочка принялась тереть кулачком один глазок, а другим, покрасневшим от слез, исподлобья поглядела на меня, потом насупилась, словно собираясь заплакать, выпятила губки и сказала уже дрожащим от плача голоском:— Забыла.Что же могла мне ответить бедняжка? Право, я почувствовал себя глупцом, и вместе с тем мне стало стыдно лукавить с этим невинным ангелочком: спрашивать одно, желая выведать другое. К тому же Эвуня была любимицей всего дома и моей, так что я не хотел ее больше мучить. Я поцеловал ее в щечку, погладил и отпустил. Эвуня тотчас побежала к качелям, а я ушел таким же умным, каким был раньше, но с глубокой уверенностью, что объяснение между Селимом и Ганей уже произошло.Под вечер Селим мне сказал:— Мы не увидимся с неделю, я уезжаю.— Куда? — спросил я равнодушно.— Отец велит мне навестить дядю в Шумной, — ответил он, — придется там с недельку провести.Я взглянул на Ганю. Весть эта, судя по лицу, не произвела на нее никакого впечатления. Очевидно, Селим уже говорил с ней раньше.Она улыбнулась и, оторвавшись от своего рукоделия, поглядела на Селима чуть плутовски, чуть задорно, а затем спросила:— А вам хочется туда ехать?— Как псу на цепь! — выпалил он, но сразу спохватился и, заметив, что мадам д'Ив, не выносившая ни малейшей тривиальности, слегка поморщилась, прибавил: — Простите за выражение, я дядю люблю, но, видите ли… мне тут… возле… вас, мадам д'Ив, приятнее.При этих словах он бросил страстный взгляд на мадам д'Ив, что насмешило всех, не исключая и мадам д'Ив, которая вообще была обидчива, но к Селиму питала особую слабость. Все же она потрепала его легонько за ухо и, добродушно улыбаясь, сказала:— Молодой человек, я могла бы быть вашей матерью.Селим поцеловал у нее руку, и они помирились, а я подумал: как мы, однако, не похожи с Селимом. Если бы мне Ганя отвечала взаимностью, я бы только мечтал и витал в облаках. Разве было бы мне до шуток? А он и смеялся, и шутил, и веселился как ни в чем не бывало. Даже сияя от счастья, он дурачился, как всегда.Перед самым отъездом он предложил мне:— Знаешь что, поедем со мной!— Не поеду. Нет ни малейшего желания.Холодный тон моего ответа поразил Селима.— Ты стал какой-то странный, — заметил он. — С некоторых пор я тебя не узнаю, но…— Договаривай.— …но влюбленным все прощается.— За исключением тех случаев, когда они встают поперек дороги, — ответил я голосом статуи Командора.Селим метнул на меня быстрый как молния взгляд, проникший в самую глубь моей души.— Так что ты говоришь?— Я говорю, что не поеду и, во-вторых, что не все прощается.Если бы этот разговор не происходил при всех, я уверен, Селим сразу же повел бы дело начистоту. Но я не хотел говорить начистоту, пока у меня не было твердых доказательств. Однако я видел, что мои последние слова испугали Ганю и встревожили Селима. С минуту еще он помешкал, оттягивая свой отъезд под какими-то пустячными предлогами, и, наконец улучив минуту, тихо сказал мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41