– Вот именно. Она выглядит почти нормально. Почти цивильно. Зацепи ее.
– Зачем? – повернулся Лэйни.
– Зацепи. Он может соскочить, притворяясь, что она официантка или еще что в этом роде.
– Ты думаешь, это та самая?
– Можно без труда насчитать еще сотни три кандидаток. Но ты же понимаешь, Лэйни, что надо с чего-то начинать.
– Наугад?
– Мы называем это “чутье”. Зацепи ее.
Лэйни щелкнул клавишей, бледно-голубая стрелка курсора впилась в затемненное веко потупленного глаза, выделяя девушку для более тщательного изучения, как возможную любовницу некоего знаменитого артиста, чья безупречная семейная жизнь была предметом всеобщего восхищения. Вот его славу Кэти Торранс и понимала, и одобряла. Человек, не пытающийся идти против жестких законов пищевой пирамиды. Крупный, но не настолько, чтобы “Слитскан” не мог его проглотить. Правда, до настоящего времени он – и те, кто уж там им крутит, – вели себя очень осторожно. Или им просто везло.
Но хорошенького понемножку. По одному из “тайных каналов”, на которые опиралась Кэти Торранс, ее ушей достиг некий слушок, так что теперь пищевая пирамида сможет заняться своим привычным делом.
– Проснитесь, – сказал Блэкуэлл. – Вы падаете лицом в миску. Расскажите лучше, как вы потеряли последнюю свою работу, иначе мы не сможем предложить вам другую.
– Кофе, – сказал Лэйни.
Лэйни особо подчеркнул, что он не вуайер, не любитель подглядывать в замочную скважину. Просто у него есть умение обращаться с информационными структурами, плюс медицински зафиксированная неспособность подолгу концентрировать внимание на одном предмете, которую он может при определенных обстоятельствах переводить в состояние патологической гиперсосредоточенности. В результате, продолжал он над кофе с молоком в одном из заведений токийского филиала “Амос + Анды”, из него получился очень хороший исследователь. (Лэйни не стал упоминать ни федеральный детский приют в Гейнсвилле, ни предпринимавшиеся там попытки вылечить его от недостатка концентрации, испытания “5-SB” и все такое.)
В смысле устройства на работу существенным было только то, что он обладал интуитивной способностью подмечать информационные следы, своеобразные отпечатки пальцев, непроизвольно оставляемые каждым человеком в процессе рутинной, но бесконечно многогранной жизни в цифровом обществе. В большинстве случаев недостаток концентрации почти что и не был заметен, однако при работе на компьютере он заставлял Лэйни все время “щелкать переключателем” – перескакивать от программы к программе, от базы данных к базе данных, от платформы к платформе, перескакивать таким… ну, скажем, интуитивным образом.
Ну и конечно же, при устройстве на работу эта интуитивность неизбежно порождала трудности: Лэйни был чем-то вроде шамана, кибернетического лозоходца. Он не мог объяснить, как он делает то, что делает. Он и сам этого не знал.
Он пришел в “Слитскан” из “Дейтамерики” со скромной должности ассистента-исследователя в проекте с кодовым названием TIDAL. К чести корпоративной культуры “Дейтамерики”, Лэйни так никогда и не узнал, ни что значит это слово, ни (хотя бы отдаленно) с чем связан этот проект. Он проводил все свое время, мечась по необозримым просторам недифференцированных данных в поисках “узловых точек”, различать которые обучила его группа французских ученых.
Все эти французы были страстными теннисистами, и ни один из них не обеспокоился объяснить ему, что это такое – узловые точки. Мало-помалу Лэйни начало казаться, что он – нечто вроде негра-проводника, сопровождающего европейских охотников в африканских джунглях. Они там на что-то такое охотились, а он вспугивал на них дичь. Но уж всяко там было лучше, чем в Гейнсвилле, смешно и сравнивать. А затем TIDAL, чем бы он там ни занимался, прикрыли, а другой работы ему вроде как и не нашлось. Французы уехали, а когда Лэйни пробовал поговорить с другими исследователями, мол, чем вы тут, ребята, занимаетесь, они смотрели на него, как на психа.
Когда он пришел устраиваться в “Слитскан”, интервьюировала его Кэти Торранс. Он и знать не знал, что она начальница отдела и что скоро она будет его боссом, и без особых, в общем-то, раздумий рассказал ей о себе всю правду. Почти всю.
Лэйни в жизни не видел таких бледных, представить себе не мог, что такие бывают. Такая бледная, что чуть не просвечивала. (Позднее он узнал, что это наполовину от природы, а наполовину благодаря косметике, в частности некоей британской линии кремов, в рекламах которой упоминались “уникальные светопреломляющие свойства”.)
– Мистер Лэйни, вы всегда носите малазийские имитации брукс-бразеровских рубашек из синего Оксфорда?
Лэйни недоуменно скосился на свою рубашку.
– Малайзия?
– Шаг строчки тик в тик, но они так еще и не научились регулировать натяжение нитки.
– О!
– Ничего. Мелкое идиотское пижонство вроде привычки одеваться в оригиналы могло бы вызвать здесь определенный frisson . Кстати, вы могли бы расслабить галстук. Непременно расслабьте галстук. И так и храните в нагрудном кармане эту очаровательную коллекцию фломастеров. Непожеванных, пожалуйста. Хорошо бы дополнить ее таким, знаете, толстым, плоским хайлайнером какого-нибудь особо мерзкого флюоресцентного оттенка.
– Вы шутите?
– Возможно, мистер Лэйни. Можно, я буду называть вас Колин?
– Конечно.
Она никогда не называла его Колин – ни тогда, ни потом.
– Вы скоро увидите, мистер Лэйни, что в “Слитскане” невозможно без юмора. Необходимый инструмент выживания. Параллельно вы увидите, что по большей части юмор бытует здесь в весьма неявной своей разновидности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13