— Рапунцель, Рапунцель [героиня сказки братьев Гримм; заключенная в высокую башню, она спускала длинную косу в окно, и по ней можно было подняться наверх], распусти волосы… Впрочем, с третьего этажа до земли все равно не распустишь.
— Вас не беспокоит шум из бара?
— Нет, нисколько. И вообще удобно, когда бар под рукой. Если выпивка кончится, Вордсворт может в два счета сбегать.
— Кто такой Вордсворт?
— Я зову его по фамилии — терпеть не могу его имя, Захарий. Всем старшим сыновьям в их роду по традиции дают имя Захарий, в честь Захария Маколея [известный филантроп, отец историка Томаса Маколея], который так много сделал для них в Клапам-Коммон. А фамилия у них в честь епископа — не поэта.
— Он что, ваш слуга?
— Скажем так: он оказывает мне услуги. Очень добрый, милый, сильный человек. Но только не позволяй ему просить дашбаш. Он получает от меня достаточно.
— А что такое дашбаш?
— Так называются чаевые и вообще любые подарки в Сьерра-Леоне — Вордсворт жил там в детстве, во время войны. Так мальчишки называли и сигареты, которыми их щедро одаривали иностранные моряки.
Я не поспевал за лавиной тетушкиной речи и поэтому оказался не вполне подготовленным к появлению огромного пожилого негра в полосатом, как у мясника, фартуке, который открыл дверь в ответ на тетушкин звонок.
— Что я вижу, Вордсворт, ты уже моешь посуду? Позавтракал, не дожидаясь меня? — сказала тетушка довольно кокетливо.
Негр стоял, грозно глядя на меня в упор, и я подумал, не потребует ли он дашбаш, прежде чем впустить меня внутрь.
— Вордсворт, это мой племянник, — сказала тетушка.
— Женщина, ты говоришь мне правду?
— Ну конечно. Ох, Вордсворт, Вордсворт! — добавила тетушка с шутливой укоризной.
Вордсворт дал нам пройти. В гостиной горел свет, так как уже стемнело, и я был буквально ослеплен блеском стеклянных безделушек, заполнявших все свободное пространство: на буфете ангелочки в полосатых одеждах, похожие на мятные леденцы, в нише мадонна в голубом одеянии, с позолоченным лицом и золотым нимбом. На серванте на золотой подставке стояла огромная темно-синяя чаша, вмещающая по меньшей мере четыре бутылки вина. Нижняя часть ее была украшена позолоченной решеткой, перевитой пунцовыми розами и зеленым плющом. С книжных шкафов смотрели на меня розовые аисты, красные лебеди и голубые рыбки. Черные девушки в алых туниках поддерживали зеленые канделябры, а наверху сверкала люстра, будто сделанная из сахарной глазури и увешанная бледно-голубыми, розовыми и желтыми цветами.
— Венеция когда-то значила для меня очень много [Венеция издавна славилась производством изделий из стекла], — сказала тетушка, хотя это было и так очевидно.
Я не берусь судить об искусстве, но все то, что я видел, производило впечатление чего-то очень аляповатого.
— Удивительная работа, — сказала тетушка. — Вордсворт, будь душенькой, принеси нам две порции виски. Августе грустно после грустных-грустных похорон.
Она говорила с ним, будто перед ней был ребенок… или любовник, но последнюю версию я еще не готов был принять.
— Все о'кей? — спросил Вордсворт. — Сглаза не было?
— Все прошло без помех. О господи. Генри, ты не забыл свой пакет?
— Нет-нет, он здесь.
— Тогда пусть Вордсворт положит его в холодильник.
— В этом нет необходимости, тетушка. Прах не портится.
— Да, конечно, как это я сморозила такую глупость. Но все же будет лучше, если Вордсворт отнесет пакет на кухню. Мне бы не хотелось, чтобы он все время напоминал о бедной моей сестре. Идем, я покажу тебе свою спальню. Там большая часть моих венецианских сокровищ.
Тетушка не обманула меня. Там была целая коллекция. Туалетный столик так и сверкал. Чего там только не было: зеркала, пудреницы, пепельницы, чашечки для английских булавок.
— Они вносят веселье и в самый мрачный день, — сказала тетушка.
В комнате стояла огромная двуспальная кровать в таких же причудливых завитушках, как и стекло.
— Особые узы привязывают меня к Венеции, — пояснила тетушка, — именно там началась моя профессиональная карьера и мои путешествия. Я всегда очень любила путешествия, и мне ужасно жаль, что нынче они сократились.
— Возраст настигает нас, не спрашивая, — сказал я.
— Возраст? Я не это имела в виду. Надеюсь, я еще не превратилась в развалину, но для путешествий мне нужен спутник. Вордсворт сейчас очень занят — он готовится в Лондонскую школу экономики. А тут гнездышко Вордсворта, — сказала она, открывая дверь в соседнюю комнату. Комната была уставлена стеклянными фигурками диснеевских персонажей и, что хуже всего, фигурками ухмыляющихся мышей, кошек, зайцев из низкопробных американских мультфильмов, однако выдутых с той же тщательностью, что и люстра.
— Это тоже Венеция, — заявила она. — Хорошо сделано, хотя не так изящно. Но мне кажется, это больше подходит для мужской комнаты.
— Ему они нравятся?
— Он мало здесь бывает. Занятия и другие дела…
— Не хотел бы я видеть это перед глазами, когда утром просыпаюсь.
— Он редко здесь просыпается…
Тетушка повела меня обратно в гостиную, где Вордсворт уже поставил на стол три стакана венецианского стекла с золотым ободком и кувшин с водой, весь в мраморных цветных разводах. Бутылка с черной наклейкой была единственным нормальным предметом и потому неуместным, как неуместен человек в смокинге на маскараде. Сравнение это тут же пришло мне в голову, так как я несколько раз оказывался в подобной неловкой ситуации из-за своей глубоко укоренившейся нелюбви к маскарадным костюмам.
Вордсворт сказал:
— Телефон как черт говорил все время, пока вас тут не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14