— Нет.
— А когда это было?
— Вчера утром. После большого взрыва.
Он подождал, чтобы я мог обдумать ответ. Допрос велся благородно.
— Вас не было дома, когда он зашел к вам вечером?
— Вечером? Нет, я был дома. Я не знал…
— Вам может понадобиться выездная виза. А ведь мы вправе ее задержать на самый неопределенный срок.
— Неужели вы думаете, — сказал я, — что я хочу вернуться на родину?
Виго посмотрел на яркий, безоблачный день за окном. Он заметил с грустью:
— Большинству людей хочется домой.
— Мне здесь нравится. Дома — уйма трудностей.
— Merde! note 13 — воскликнул Виго. — Сюда пожаловал сам американский атташе по экономическим вопросам. — Он повторил с издевкой: — Атташе по экономическим вопросам!
— Мне лучше уйти. Не то он захочет опечатать и меня тоже.
Виго сказал устало:
— Желаю удачи. Ну и наговорит же он мне неприятностей!
Когда я вышел, атташе стоял возле своего паккарда, пытаясь что-то втолковать шоферу. Атташе был пожилой тучный господин с раздавшимся задом и лицом, которое, казалось, не нуждается в бритве. Он окликнул меня:
— Фаулер, можете вы объяснить этому проклятому шоферу…
Я объяснил.
— Но я ведь говорил ему то же самое… Почему он всегда делает вид, что не понимает по-французски?.
— По-видимому, все дело в произношении.
— Я прожил три года в Париже. Мое произношение сойдет и для этой вьетнамской образины.
— Глас демократии, — сказал я.
— Что?
— Так, по-моему, называется книжка Йорка Гардинга.
— Не понимаю. — Он подозрительно взглянул на корзинку, которую я нес. — Что тут у вас?
— Две пары белых шелковых штанов, две шелковые кофты, несколько пар женских трусиков, — если говорить точнее: ровно три. Все вещи — сугубо местного происхождения. Без американской помощи.
— Вы были у Пайла? — спросил он.
— Да.
— Слышали, что произошло?
— Да.
— Ужасная история, — сказал он. — Просто ужасная.
— Посланник, должно быть, очень расстроен?
— Еще бы. Он сейчас у верховного комиссара и потребовал свидания с президентом. — Взяв под руку, он отвел меня подальше от машины. — Вы ведь хорошо знали молодого Пайла? Не могу примириться с тем, что произошло. А я знал его отца, профессора Гарольда Ч.Пайла, — вы наверняка о нем слышали?
— Нет.
— Крупнейший в мире специалист по подводной эрозии. Неужели вы не обратили внимания на его портрет на обложке «Тайма», с месяц назад?
— Кажется, обратил. На заднем плане полуразрушенный утес, а на переднем
— очки в золотой оправе.
— Это он. Мне пришлось сочинить телеграмму родным. Просто ужас! Я любил мальчика, как родного сына.
— Тем роднее вам будет его отец.
Он устремил на меня свои влажные карие глаза.
— Какая муха вас укусила? Разве можно так говорить? Прекрасный молодой человек…
— Простите, — сказал я. — Смерть действует на людей по-разному. — Может, он и в самом деле любил Пайла. — Что вы сообщили в телеграмме?
Он процитировал дословно, без улыбки:
— «С искренним соболезнованием сообщаю, что ваш сын пал смертью храбрых за дело демократии». Телеграмму подписал сам посланник.
— Смертью храбрых? — переспросил я. — А это их не введет в заблуждение? Я имею в виду его родных. Ведь миссия экономической помощи с виду не похожа на армию. Разве вам дают ордена «Пурпурного сердца»?
Он произнес негромко, но многозначительно:
— Пайл выполнял особые задания.
— Ну, об этом-то мы все догадывались.
— Но он сам, надеюсь, не болтал?
— Нет, что вы! — И мне сразу вспомнились слова Виго: «Очень тихий американец».
— У вас есть какие-нибудь подозрения? — спросил атташе. — Почему они его убили? И кто это сделал?
И вдруг я разозлился: как они мне надоели, вся эта свора, со своими личными запасами кока-колы, с портативными госпиталями, джипами и орудиями отнюдь не последнего образца! Я сказал:
— Они убили его потому, что он был слишком наивен, чтобы жить. Он был молод, глуп, невежда и впутался не в свое дело. Он не имел представления о том, что здесь происходит, так же как и вы все, а вы его снабжали деньгами и пичкали сочинениями Йорка Гардинга, приговаривая: «Вперед! Вперед! Завоюй Восток для демократии!» Он видел только то, о чем ему прожужжали уши на лекциях, а наставники его одурачили. Даже видя мертвеца, он не замечал его ран и бубнил: «Красная опасность» или «Воин демократии»…
— А я-то думал, что вы — его друг, — сказал он с укором.
— Я и был его другом. Мне так хотелось, чтобы он сидел дома, читал воскресные приложения к газетам и болел за бейсбол. Мне так хотелось, чтобы он мирно жил с какой-нибудь американочкой, которая читает книжки только по выбору своего клуба.
Он смущенно откашлялся.
— Ну да, конечно. Совсем забыл. Поверьте, Фаулер, все мои симпатии были на вашей стороне. Он поступил очень дурно. Не скрою, у нас с ним был длинный разговор по поводу этой девушки. Видите ли, я имел удовольствие знать профессора Пайла и его супругу…
— Виго вас ждет, — сказал я и пошел от него прочь. Тут он впервые заметил Фуонг, и когда я оглянулся, он смотрел нам вслед с мучительным недоумением: извечный старший брат, который ничего не понимает в делах младшего.
3
Пайл впервые встретил Фуонг в том же «Континентале» месяца через два после своего приезда. Наступал вечер, а с ним и та мгновенная прохлада, которую приносит заход солнца; в переулках зажигали свечи. На столиках, где французы играли в «восемьдесят одно», стучали кости, а девушки в белых шелковых штанах возвращались на велосипедах домой по улице Катина. Фуонг пила оранжад, я — пиво, и мы сидели молча, довольные тем, что мы вместе. Но вот Пайл нерешительно подошел к нашему столику, и я их познакомил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10