мерцали железные жаровни; донесся запах печеных каштанов. Ехать оставалось совсем недолго. Еще две улицы, поворот налево у церкви. Церковь было уже видна, шпиль поднимался над домами словно огромная ледяная сосулька, и, чем ближе к дому, тем хуже становилось на душе; чем ближе к дому, тем веселее она болтала. Она старалась не думать о том, что ее ждет: о рваных обоях и мрачной лестнице наверх, о холодном ужине с хозяйкой, миссис Брюэр, и о завтрашнем походе к театральному агенту, и о новой работе, может быть, далеко от Лондона, далеко от Джимми.
Матер тяжело выдавил:
— Я, наверное, не так много для тебя значу, как ты для меня. Ведь я не увижу тебя целые сутки.
— И даже еще дольше, если я получу работу.
— А тебе все равно. Тебе просто все равно.
Она вдруг сжала его руку:
— Смотри. Смотри! Видел плакат? — Но плакат скрылся из виду прежде, чем он рассмотрел его сквозь запотевшее стекло. Мобилизация в Европе. Словно тяжкий груз лег на сердце.
— Что там было?
— Да все то же убийство.
— Ты только и думаешь что об этом убийстве. Уже целую неделю. Какое нам до этого дело?
— Никакого, не правда ли?
— Если бы это случилось у нас, мы бы давно убийцу поймали.
— Интересно, зачем он это сделал?
— Политические мотивы. Патриотизм.
— Ну вот, приехали. Можно и выходить. Ну не смотри такими несчастными глазами. Кажется, ты говорил, что это счастье.
— Так оно и было пять минут назад.
— Ну что ж, — легко сказала она, пряча тоску, — мы живем в быстроменяющемся мире.
Они поцеловались под фонарем; ей пришлось привстать на цыпочки, чтобы дотянуться; он действовал на нее успокаивающе; он был похож на огромного доброго пса, даже когда сердился по-глупому. Только ведь любимого пса не отсылают прочь в промозглую тьму.
— Энн, — произнес он, — мы ведь поженимся, правда? Сразу после Рождества.
— У нас нет ни гроша за душой, — сказала Энн. — Ты же знаешь. Ни гроша… Джимми.
— Я получу повышение.
— Ты опоздаешь на дежурство.
— Черт возьми, просто тебе все равно.
Она насмешливо протянула:
— Абсолютно все равно… дорогой.
И пошла прочь, к дому № 54, молясь в душе: пусть я получу хоть какие-то деньги, только скорей, скорей, и пусть это не кончается, пусть на этот раз не кончается — у нее уже не осталось веры в себя.
Какой-то человек шел по улице ей навстречу; он, казалось, совсем застыл от холода в своем черном пальто, а может — от какого-то страшного напряжения. И у него была заячья губа. Бедняга, подумала Энн и тотчас забыла о нем. Открыла дверь дома № 54, поднялась по мрачной лестнице в свою комнату на верхнем этаже (ковровая дорожка кончалась на первом) и поставила пластинку, всем существом впитывая тягучую, сонную мелодию и бессмысленные, глупые слова:
Для тебя это — просто Кью, Для меня это — рай земной!
Здесь я встретил любовь свою:
Ты впервые была со мной.
Вот и эти цветы, Для тебя — лишь цветы, Мне же — отблеск твоей красоты.
Человек с заячьей губой снова шел по улице, теперь уже назад; быстрая ходьба помогала ему согреться; словно Кай в «Снежной королеве», он нес ледяной холод в себе. Белые снежные хлопья все падали, таяли на тротуаре, превращаясь в грязную слякоть; из окна на четвертом этаже падали, струились слова песни, шипела тупая игла.
Говорят, это просто подснежник Из Гренландии кто-то привез.
Для меня он — прохлада и нежность Твоих рук, твоих губ, твоих кос.
Человек задержался лишь на долю секунды; пошел дальше по улице быстрым шагом; ледяной осколок в сердце не причинял ему боли, во всяком случае, боли он не чувствовал.
3
В Корнер Хаус Ворон сел за свободный столик у мраморной колонны. Он с отвращением вглядывался в длинный перечень сортов мороженого и холодных напитков, всех этих parfaits и пломбиров с фруктами, coupes и сплитов2. Какой-то господин за соседним столиком ел черный хлеб, запивая его витаминизированным молочным напитком «Хорликс». Под взглядом Ворона он съежился и спрятался за газетой. Огромные буквы газетной шапки кричали:
«УЛЬТИМАТУМ».
Мистер Чалмондели осторожно пробирался меж столиками. Он был толст, и на пальце у него сверкал изумруд. Широкие щеки обтекали квадратную челюсть и складками спадали на воротник. Он похож был на удачливого агента по продаже недвижимости или на продавца дамских подвязок, которому невероятно повезло. Усевшись напротив Ворона, он произнес:
— Добрый вечер.
Ворон сказал:
— А я уж думал, вы никогда не явитесь, мистер Чал-мон-де-ли, — он четко выговаривал каждый слог.
— Чамли, дружище, Чамли. Произносится — Чамли, — поправил тот.
— Какая разница, как это произносится, — сказал Ворон. — Я думаю, это ненастоящее ваше имя.
— Ну, во всяком случае, я его сам для себя выбрал, — сказал Чамли, перелистывая меню. Перстень его сверкал в ярком свете плафонов, похожих на опрокинутые вазы. — Хотите parfait?
— Не пойму, как это можно есть мороженое в такую погоду. Если вам жарко, постойте на улице. Мне не хочется тратить время зря, мистер Чалмондели. Вы принесли деньги? У меня ни гроша.
Чамли сказал:
— У них здесь прекрасно готовят «Мечту Девы». Не говоря уже об «Альпийском Сиянии». Или о «Славе Никкербокера».
— Я ничего не ел с самого Кале.
— Дайте мне письмо, — сказал Чамли. — Благодарю вас. — И повернулся к официантке: — «Альпийское Сияние», пожалуйста, и полейте его стаканчиком кюммеля.
— Деньги, — повторил Ворон.
— Вот бумажник.
— Они же все пятифунтовыми.
— Нельзя же требовать, чтобы вам выдали двести фунтов мелочью. И потом, я-то тут при чем? Я всего лишь промежуточное звено, — сказал Чамли. Вдруг выражение его лица смягчилось: на соседнем столике он увидел порцию клубничного сплита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73