Это в порядке вещей: я ведь тренер, мне так и положено. Но один раз ошибся, промазал, прощения не жди, особенно от тех, кого часто ругаешь.
Забегая вперед, скажу, что по этой части у меня все обошлось. Но вывод я сделал все-таки твердый: тренеру лучше не играть. К тому же из всех видов совместной деятельности людей игра, пожалуй, самая демократичная. Она стирает всякие иерархические грани. На футбольном поле нет перепадов высот: начальники и подчиненные – все на одном уровне. Это обстоятельство отнюдь не в помощь тренеру.
На другой день начались тренировки. Не стану их подробно описывать, поскольку не хотел бы превращать эту книгу в методическое пособие. Скажу лишь, что спортсмены взялись за работу с энтузиазмом. Иногда приходилось по нескольку раз объявлять конец занятий, прогонять особо рьяных с поля, отбирать мячи. Впрочем, тут как раз ничего нового нет – футболиста, как правило, трудно оторвать от мяча. Но ребята добросовестно, с полным пониманием дела относились к различным упражнениям, как теперь говорят, общефизической подготовке, к той самой части работы, которую игроки обычно не любят и в которую далеко не всегда верят.
По дороге в Свердловск я, говоря откровенно, опасался, что встречусь с провинциальным футболом – с чрезмерным увлечением дриблингом, с низким уровнем тактической мысли, с поклонением голой, неоправданной силе удара… Но первая же тренировка убедила меня, что моих подопечных ничуть не меньше, чем москвичей, занимает поиск целесообразного взаимодействия в игре. Они так же, как и столичные футболисты, стремятся к темпу, точному, слаженному ансамблю. И во всех этих направлениях показывают довольно высокое мастерство.
Некоторое время я недоумевал: почему они так часто проигрывали? Особенно динамовцы – и в городе, и в регионе. Выигрывали у них железнодорожники – команда неплохая, но технически явно уступавшая им. Терпели поражения и от областных обществ: Кунгурской трудовой коммуны, Первоуральска, Асбеста… Проигрыши таким командам, конечно, нечастые, но их и вовсе не должно было быть. Скоро я понял: мыслили ребята современно, но теория воплощалась в практику неорганизованно, сумбурно, без единодушия и, что называется, без царя в голове. Тренировки проходили вяло, без целевых установок, в бесконечных спорах и часто заканчивались ссорами. Установки на игру брались нечеткие, неуверенные… Словом, в коллективе отсутствовала важнейшая вещь: духовное слияние. Царствовала творческая безыдейность, беспрограммность.
Я убедился, что избрал верное начало, и был счастлив, когда услышал от Георгия Фирсова:
– На первой же тренировке, проведенной вами, команду словно подменили – работали легко, с удовольствием и главное – любили друг друга. Хотели даже вечером пойти все вместе, отметить наступивший мир. Но удержались. Вспомнили, что через несколько дней игра с Челябинском.
В эти дни меня особенно радовал Михаил Ананьев. Не могу сказать, чтобы он делал что-либо лучше других. Но я ожидал саботажа – если не открытого, то тайного, исподтишка. Ананьев, однако, работал добросовестно, вел себя корректно, старательно выполнял все мои указания. В глазах его я даже заметил какую-то искру – выражение вполне доброжелательного толка, которое я расценил как добродушную иронию: что, мол, поделаешь, невезучий я – твоя, дескать, взяла. Я решил, что поначалу человек просто не мог сдержать вполне понятной обиды. Действительно, он считался играющим тренером, пока эта должность была на общественных началах, теперь же, сделав ее штатной, пригласили другого. Он понимал: я в этом не виноват, но понимал умом. Чтобы понять то же самое душой, понадобилось время.
Надо пощадить его самолюбие, оказывать побольше внимания, выделять среди других. Ведь он мой помощник, тренер, решил я.
В Челябинске предстояла встреча со сборной этого города. Сидя в вагоне, я испытывал чувство, которое пережил двадцать лет назад по дороге в Клязьму, в день, когда началась моя жизнь в большом футболе, когда впервые играл в составе «Мамонтовки». Нынче, как и тогда, сдавал, по сути дела, вступительный экзамен. Только не было никого, кто мог бы положить мне руку на плечо и сказать, как сказал когда-то Бахвалов: «Ты что, брат, мрачный такой? Расслабься, брат… Тебе-то бояться нечего. Я за тебя спокоен».
Не было никого… И хорошо. Никому не полагается видеть настроение тренера. Оно в его игре – крупный козырь, о котором следует молчать. Тренер должен уметь блефовать. И я рассказывал анекдоты, шутил – может быть, даже лишку – и совсем не смотрел в окно, как когда-то, чтобы не видеть мрачных картин предстоящего матча. Вместо меня это почему-то всю дорогу делал Ананьев.
…С минуту я стоял у дверей раздевалки, пытаясь согнать с лица набежавшую гримасу. Я ощутил ее, видел, словно смотрел в зеркало. Я расслаблял губы, щеки, мышцы глаз, но ничего из этого не получилось. Тогда я пошел в туалет, открыл холодную воду и подлез под струю затылком… В дверях раздевалки снова остановился, проверил маску бесстрастия, которую удалось все же напустить, и направился к своему месту.
Большинство ребят уже переоделось. На лицах сосредоточенность, замкнутость. Кто-то разминается, кто-то массажирует мышцы ног. Разговаривают мало и односложно… Все как в артистической уборной: обычно говорливые актеры перед выходом на сцену молчаливы, необщительны… Готовы влезть в зеркало, будто для того, чтобы войти в образ, нужно шагнуть по ту сторону стекла. В ту минуту я с болью подумал, что зря поменял артистическую на раздевалку… Но это было лишь мимолетное чувство.
Шнуруя бутсы, наклонился больше, чем нужно, – старался спрятать лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67