Справа – мармелады, карамель, нуга, а наверху, на полках, – прозрачные пакетики с леденцами и прочими прелестями.
Анна заметила, что Клотильда закончила оформлять пасхальную витрину. В плетеных корзиночках обретались яйца и курочки всех размеров, за шоколадными домиками с карамельными крышами наблюдали марципановые свинки, под бумажным небом раскачивались на качелях котята и цыплята.
– Ты здесь? Это просто блеск! Товар уже привезли.
Клотильда появилась из старинного ручного грузового лифта, позволявшего поднимать ящики в магазин прямо со стоянки у сквера Дю-Руль. Она спрыгнула с платформы, перешагнула через гору коробок и подошла к Анне, весело отдуваясь.
За несколько недель Клотильда превратилась для нее в спасительный якорь. Двадцать восемь лет, маленький розовый носик, вечно падающие на глаза пряди пушистых русых волос. У нее было двое детей, муж «в банке», дом, купленный в рассрочку, и раз и навсегда определенное будущее. Она жила в ясном осознании счастья, чем совершенно выбивала Анну из колеи. Существование рядом с этой молодой женщиной раздражало и успокаивало одновременно. Анна ни на секунду не могла поверить в ее идеальный мирок без сбоев и неприятных сюрпризов. В таком подходе к жизни было нечто нарочитое, заведомо ложное. В любом случае для Анны подобный мираж был недоступен: в тридцать один год у нее не было детей и она всегда жила, ощущая неловкость, неуверенность, даже страх перед будущим.
– Сегодня здесь просто кошмар какой-то. Я еще ни разу не присела.
Клотильда схватила коробку и направилась в глубь магазина, в подсобку. Анна накинула шарф и пошла следом. По субботам у них всегда была толпа, так что следовало использовать каждую свободную минуту для раскладки конфет.
Они вошли в подсобку, десятиметровую комнату без окон, заваленную упаковочными коробками и оберточной бумагой.
Клотильда поставила на стеллаж ящик, сдула с лица волосы, выдвинув вперед нижнюю губу.
– Я даже не спросила, как у тебя прошло?
– Они все утро проводили исследования. Врач сказал, что у меня в мозгу есть поражение.
– Поражение?
– Мертвая зона. Участок, отвечающий за узнавание лиц.
– Вот черт… Это лечится?
Анна поставила на стол коробки и машинально повторила слова Акерманна:
– Да, я должна буду пройти лечение. Тренировать память и принимать лекарства, чтобы переместить эту функцию в другой отдел мозга. В здоровую часть.
– Гениально!
Клотильда продемонстрировала широченную улыбку, как будто Анна только что сообщила ей новость о полном выздоровлении. Ее ответные реплики редко соответствовали контексту разговора, выдавая полное равнодушие к собеседнику. В действительности чужие беды были Клотильде абсолютно безразличны. Грусть, тоска, неуверенность и неопределенность скользили по поверхности ее сознания, как капли масла по клеенке, но теперь она как будто почувствовала свою оплошность.
Звонок колокольчика разрядил неловкость.
– Я посмотрю, – сказала она, поворачиваясь на каблучках, – садись, сейчас вернусь.
Раздвинув коробки, Анна устроилась на табурете и начала раскладывать на подносе кофейное суфле «Ромео». В комнате витал навязчивый аромат шоколада. В конце дня одежда и даже пот пропитывались этим запахом, слюна во рту становилась сладкой. Говорят, официанты в барах пьянеют от паров алкоголя. Интересно, продавцы шоколада толстеют от соседства со сладостями?
Анна не поправилась ни на грамм. Впрочем, она никогдане поправлялась. Ела, но пища ее как будто сторонилась: глюкациды, липиды и вся прочая минерально-витаминная дребедень проскакивала через организм, не зацепляясь.
Она раскладывала шоколадки, думая о словах Акерманна. Поражение. Болезнь. Биопсия. Нет, она никогда не позволит кромсать себя. И уж тем более этому холодному типу со взглядом насекомого.
Кстати, она не верила в его диагноз.
Не могла поверить.
По той простой причине, что не сказала ему и трети правды.
Начиная с февраля приступы случались гораздо чаще. Они могли происходить в любое время и при любых обстоятельствах. На ужине с друзьями, у парикмахера, в магазине. Внезапно, в привычной обстановке, Анна оказывалась в окружении людей, чьи лица были ей незнакомы, чьих имен она не знала.
Изменилась сама природа болезни.
Теперь у нее бывали не только провалы в памяти, но и чудовищные галлюцинации. Лица начинали расплываться, дрожали и менялись, как в фильмах ужасов.
Иногда ей в голову приходило сравнение с гаданием на горячем воске: порой лица плавились, корчили ей дьявольские гримасы.
Рты перекашивались, исторгая то ли крик, то ли смех, то ли предлагая поцелуй… Это был кошмар.
По улицам Анна ходила опустив глаза. На приемах и раутах разговаривала, не глядя в лицо собеседнику. Она превращалась в напуганное, дрожащее, готовое в любой момент убежать существо. «Другие» стали для нее зеркалом ужаса, отражавшим ее собственное безумие.
Не описала она в точности и своих ощущений в отношении Лорана. После приступа ее «неузнавание», неуверенность не проходили окончательно, всегда оставалось послевкусье страха, как будто чей-то голос нашептывал ей: «Это он, но это и не он».
Почему-то в глубине души ей казалось, что черты лица Лорана изменились, вернее – были изменены в результате пластической операции.
Абсурд.
У этого наваждения имелась еще одна, совсем уж бредовая составляющая. Муж казался ей незнакомцем, а лицо одного клиента их магазина вызывало невыносимое по остроте чувство узнавания. Она была уверена, что где-то его видела… Она не могла бы сказать ни где, ни когда, но ее память в присутствии этого человека включалась, как от удара электрического тока, но ни разу пробежавшая искра не вызвала в памяти четкой картинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17